— Приедут, Коля, приедут. На завтра, видать, отложили…
— Эх, беда!..
Десяток мужчин, знакомых генерала, ждавших его и Павла Силыча, осиротело сновали по предбаннику, ругались на дождь. Стемнело, когда они, наскоро помывшись, попрощались. И совсем одиноко стало Дарье Ильиничне, поняла она, что ей самой чего-то не хватало, потому устала, истомилась. Обозлилась вдруг, швырнула полотенце в угол, пошла к буфетчице Анне — может, от пива полегчает.
Истопник Николай домой не захотел, лег в подсобке спать. Где-то за полночь проснулся от ужасной головной боли, разбудил сторожа Макарыча.
— Чего, опять перебрал? — ворчливо поинтересовался сторож. — Ушицы, может, похлебаешь. Внук наловил ершей… Вот в кастрюльке — разогрей на плите, ступай.
— Пропаду я без них, Макарыч, — простонал Николай.
— Не пойму я тебя, ей-богу.
— А я сам не пойму себя, Макарыч. Не пойму — дурак я набитый или умный больно.
— Слабый ты человек, Николка.
— И то, может, верно. По этой причине, может, Клава ушла от меня. Пропаду я без генерала…
— А тебе он кто — родственник, помогает?
— Помогает, Макарыч…
Сторож вздохнул, прислушался: дождь с ветром налегли на крышу, захлопала железная кровля.
— Помогает, — повторил Николай. — Он мне нужен для душевного обмана, Макарыч Вроде никакого перерыва в жизни после войны не было. Вроде молодой еще, не контуженный, служу большому человеку.
— Мудрено говоришь, Николка.
Сторож зевнул, подложил под голову еще один березовый веник, покосился на Николая.
— Побрился никак, чистенький, — сказал он.
— Это я всегда — к их приезду. А Сегодня вот. — Николай поднялся, закурил. — Ну, дрыхни, Макарыч. Мне скоро — топить. Эх, дожить бы до пятницы…
Дождались пятницы. С утра не было Дарьи Ильиничны — пошла в город по делам, задержалась. Возвращалась уже часам к трем по прихваченной морозцем белой тропинке вдоль железнодорожного полотна. Перелесок стоял голый, томный, пахло осенней гнилью, шпалами. Близко, над головой, проносились с гулом поезда, протяжно свистели. И снова одиноко, тоскливо сделалось на душе. Последний грохотал особенно долго, товарняк, наверно, и Дарья Ильинична остановилась от слабости и сильного сердцебиения. Так и простояла, прижав к груди фанерный ящик — посылку с яблоками из Ташкента, от двоюродной сестры, — пока перестала дрожать земля.
Зеленую «Волгу» она заметила еще издали, неуклюже побежала — мешало старое тяжелое пальто. — а открыть входную дверь уже не смогла. Ей кто-то подсобил, поднялась в предбанник и не увидела никого, только услышала:
— …Милиционная группировка фельдмаршала Шернера занимала центр Чехословакии. Готовилась к расправе с населением Праги. И вот мы выступили…
Все или почти все были здесь, попивали пиво, слушали, кивали, переглядывались. И сияющий танкист Ляшенко, и истопник Николай — побритый и постриженный, трезвый.
И не было Павла Силыча. Место его возле окна пустовало, висело лишь его большое, расшитое полотенце. Почему-то и париться никто не стал, телом белые или смуглые от загара. Генерал поздоровался с Дарьей Ильиничной — утомленно как-то, грустно, не закончив рассказа, взялся за одежду.
— Парок пропал нынче, — сказал истопник Николай.
— Полно, братцы, — возразил генерал. — Вон сколько вас… Ну, марш — штурмовать парную! Ильинична доложит мне, кто сдрейфил.
Улыбаясь, посмотрел вслед уходящим в моечную. Потянулся за своим желтым саквояжем, но Николай опередил его, схватил, понес. Так и ушли они, Дарья Ильинична растерялась, бестолково, без нужды берясь то подметать, то смахивать пыль.
— Милок, — кинулась потом к незнакомому парню. — Открой-ка посылку. Ломай прямо, не успею.
Тот ударом об угол скамьи размозжил посылку. Сок брызнул на нее. Дарья Ильинична набила карманы халата яблоками, бросилась вдогонку.
Генерал уже завел машину, медленно отъезжал. Дарья Ильинична замахала руками, подлетела к дверце.
— Вот… Ташкентские, свежие… — сказала она. — Вам и Павлу Силычу.
Генерал вдруг отвернулся от нее, словно увидел в той стороне что-то важное. С минуту сидел так, сказал:
— Иди в машину, Ильинична. Прокачу немножко.
Голос его поразил Дарью Ильиничну. Она обогнула переднюю часть машины, уселась рядом с генералом. Поехали. Дарья Ильинична высыпала яблоки на сиденье.
— Какие яблоки — красота! — сказал он.
— Ташкентские, — успокаиваясь, повторила Дарья Ильинична.
— А Павел Силыч, генерал наш, помер, — сказал он.