Во многих странах на визах ставят дату выезда, поэтому мы решили получать их по пути, а не дома перед стартом. Но прежде всего в посольстве США нас ждала почта, и, сидя часами за прохладными хрустящими салатами в Сэнборне — этой мексиканской Мекке для американцев, мы снова и снова перечитывали письма.
За неделю мы успели сделать все, что нужно, и еще ухитрились осмотреть Национальный дворец с фресками Риверы, Дворец изобразительных искусств, Воровской рынок, новый университетский городок и множество прочих достопримечательностей, которые полагается видеть туристам. На последний день у нас не было никаких планов, и Элен предложила погулять с Диной в парке Аламеда. Дина решила, что это прекрасная мысль, мигом проглотила свой обед и, держа в зубах поводок, побежала к двери.
В парке царило обычное оживление. Облака воздушных шаров колыхались над головами продавцов, обезьянка в крошечном сомбреро танцевала под звуки старой шарманки, фотографы прятались под черными покрывалами и нацеливали глаза своих неуклюжих ящиков на ерзающих детей. Дина обнюхала каждый цветок вокруг памятника Хуаресу, съела taco (Кусочек какой–либо еды (испан.)), которым се угостил торговец, и порвала дипломатические отношения с какой–то собакой сомнительного происхождения — та была страстным поборником политики добрососедских отношений. Но когда мы остановились против Дворца изобразительных искусств, этой прогулке пришел печальный конец. Элен вдруг углядела объявление, возвещающее об открытии новой выставки.
— Но уже поздно, — запротестовал я. — У нас нет времени отвести Дину в отель.
— Возьмем ее с собой. Ее примут за поводыря.
— Чисто женская логика! Слепцы с поводырями не ходят в музей искусств.
— Давай попробуем. У нас ведь больше не будет случая увидеть эту выставку.
На том мы и порешили: вошли в мраморное фойе и по изогнутой лестнице поднялись в выставочные залы. Никто не обращал на нас никакого внимания, и я уже начал верить, что был не прав, отказываясь вести сюда Дину. Она отлично шествовала рядом вдоль коридоров, уставленных скульптурами молодых мексиканских модернистов, и преспокойно лежала у наших ног, пока мы осматривали фрески Ороско и Сикейроса и картины Тамайо. Лишь когда мы поднялись на третий этаж, Дина дала нам понять, что с ней что–то неладно. Видно, taco не пошел ей на пользу. Она отчаянно искала ближайший выход на улицу.
— Что делать? — в ужасе спросила Элен.
Я был вовсе не в восторге от всего этого.
— Давай–ка выведем ее отсюда.
Мы помчались вниз по лестнице, и нельзя сказать, что на нас и теперь никто не обращал внимания. Мы уже достигли вестибюля, но тут собака не могла больше терпеть. На глазах изумленного и шокированного швейцара в безукоризненной ливрее Элен с Диной рванулись прямо в угол, где наш пес аккуратно выложил остатки taco в начищенную до блеска медную плевательницу. С глупейшим, но явно облегченным видом Дина зашагала рядом, и мы все трое вернулись в отель и принялись укладываться.
Чтобы избежать опасностей уличного движения — впрочем, мы сами тоже были для него угрозой, — мы уехали из Мехико на рассвете. Отличная Панамериканская магистраль повела нас через зеленые поля центрального плато, мимо утихших вулканов — индейцы прозвали их «Спящая дама» и «Стерегущий ее сон возлюбленный», — вдоль по ущелью в десять тысяч футов длиной, где хвойные леса подступали к самому асфальту шоссе, и дальше вниз, в засушливое царство кактусов и шалфея.
В Оахаке в тени сверкающих белых навесов индейцы племен сапотек и мисатек выставили для туристов яркие серапе и крошечные глиняные фигурки собак, птиц и лягушек. Но всего в восьми милях оттуда мы встретили более яркий образец некогда богатой культуры сапотеков — Монте—Альбан, который переживал расцвет, когда эпоха Возрождения только начиналась. Дорога петляя шла в гору, и, пройдя несколько миль, мы поднялись всего на две тысячи футов на вершину, к месту погребения царей и жрецов. Некоторые могилы были разрыты и уже отдали людям свои сокровища — золото и нефрит, но остальные все еще лежали нетронутыми под пятивековой пылью и тощим кустарником. Мы в полном одиночестве бродили меж молчаливых строений по разрушенным дворам, поднимались на ступенчатые пирамиды и совали фонарики в темные пещеры. Племя сапотеков продолжало жить в камне, на стенах: на плоских барельефах танцевали девушки, врачи лечили пациентов, астрономы смотрели на небеса… Рядом с закругленными линиями искусства сапотеков виднелись и угловатые надписи их завоевателей — мисатеков. Эти союзники ацтеков изображали побежденных сапотеков вниз головой. С трепетом первооткрывателей мы ползли на четвереньках по подземным коридорам, вившимся между алтарями и пирамидами, но эта иллюзия сразу рассеялась, когда мы вдруг очутились под крышей из стекла и бетона и, точно кроты, выскочили из подземной норы на солнце прямо в объятия гида.