— Только не удивляйтесь, если не найдете в Эскеле запасных частей, — сказал он. — Возможно, надо будет выписать их из Буэнос—Айреса, и тогда вам придется изрядно подождать. — И мистер Пэйн поспешил загладить свое мрачное предсказание любезным приглашением: — А почему бы вам не провести с нами праздники?
Я не сразу сообразил, о каких праздниках идет речь, но потом вспомнил: ведь до рождества оставалась одна неделя.
В тот же вечер в гостиной дома служащих нам с Элен довелось узнать, что такое mate (Парагвайский чай (испан.)). Несмотря на свой ирландский акцент, мистер Уилсон родился в Аргентине и был великим мастером готовить этот горячий напиток, который в Аргентине так же распространен, как чай в Китае. Он положил несколько ложек зеленых хлопьев в маленькую грушевидную бутыль из тыквы, добавил туда кипятку, и из горлышка поднялся аромат, напоминающий запах свежескошенной люцерны. Он отпил немного через серебряную соломинку и, подлив еще горячей воды, передал mate Элен.
— Gracias (Спасибо (испан.)), — сказала она, протягивая руку.
Он с озорной улыбкой отдернул бутыль.
— Сказать «gracias» за mate означает «спасибо, нет», а не «спасибо, да».
На следующее утро я занялся ремонтом джипа. Я становился мастером своего дела: на этот раз мне понадобился всего один день, чтобы разобрать раздаточную коробку. Шестерни были в порядке, и я с облегчением увидел, что мне нужны лишь две бронзовые упорные шайбы да кое–какие подшипники. Но когда я съездил на автобусе в Эскель и прочесал там все магазины и гаражи, я убедился, что ничего не получу, кроме знакомого уже ответа «No hay».
Пришлось запаковать детали и вместе с письменной просьбой выполнить заказ срочно отослать их самолетом в Буэнос—Айрес. Потом я вернулся в Лелеке.
Нам отвели веселую комнату, где на полу лежали яркие арауканские ковры, а мягкие кровати были покрыты теплым мехом гуанако, но нам почти не приходилось бывать в ней. Чаще мы сидели у камина в гостиной и слушали рассказы о житье–бытье на estancia, а когда дождь переставал, играли в теннис на обсаженной тополями площадке. И много раз распивали чай с Пэйнами.
Англичане имеют привычку всюду привозить с собой свои обычаи; красный кирпичный дом четы Пэйн с обширным садом и окаймленными цветами аллеями выглядел так, как будто его перенесли сюда из Англии. После двадцати семи лет жизни в Аргентине пятичасовой чай оставался для Пэйнов священным ритуалом, и ровно в четыре накрывался стол с обязательными горячими булочками на кружевных салфеточках, шариками масла, английским мармеладом и чайным печеньем.
Однажды утром во время завтрака Ивэн Томас, старший работник, аргентинец из Уэльса, спросил, не хочу ли я посмотреть стрижку овец. Пока Элен ходила в гости с миссис Пэйи, мы с Ивэном отправились в корраль, где он выбрал мне коня — крупное животное с орлиным носом, по кличке Пикассо. До этого мое знакомство с лошадьми не шло дальше каруселей, и я с опаской поглядывал на черного зверя, но Ивэн заявил, что это самая покладистая лошадь на estancia и что Анжела, хорошенькая восемнадцатилетняя дочь Пэйнов, еще ребенком училась ездить на нем верхом. Успокоенный, я взобрался в седло.
Сидеть в высоком овчинном седле было очень мягко, и, пока Пикассо шел шагом, я не знал забот. Но когда он пустился рысью, меня начало подбрасывать вверх и вниз, как чертика в коробочке. Ивэн уверял, что до стригального загона рукой подать, я же выяснил, что расстояние — штука очень относительная: надо было проехать целых пять миль, но ведь он мыслил масштабами Патагонии. Лелеке занимал площадь четыреста тысяч акров, так что только для того, чтобы объехать его границы, нужно было целый месяц.
Пикассо обладал каким–то извращенным чувством юмора — он все время оглядывался и злобно косил на меня глазом, а порой пытался вообще стряхнуть, для чего терся о бока лошади Ивэна. Но особенно привлекали его заборы, он просто обожал скрестись о них боками. Конь прекрасно понимал мою беспомощность и злорадно пользовался этим, а я медленно, но верно обретал уверенность и даже умудрился не свалиться, когда скакал галопом. Беда только в том, что я вовсе не хотел скакать. Идея принадлежала Пикассо.