— Теперь попробуйте сами, — сказал он.
Я попробовал — он только покачал головой. Мы начали сначала, но стоило Армандо убрать с моих рук свои маленькие пальцы, как ритмы улетучивались из моей памяти, точно я никогда их не слыхал.
Он посмотрел на меня грустными карими глазами и сказал:
— Ничего не выйдет, ничего.
Я хватался за свои барабаны всякий раз, когда слышал мамбо или болеро, — увы! пальцы мои оставались безжизненными, как у ацтекского идола. Но я не сдавался. Через несколько дней из репродуктора раздались стонущие звуки ранчеро, и я тотчас же зажал коленями барабанчики. Когда музыка кончилась, Мануэль одобрительно ухмыльнулся, а Армандо даже пустился в пляс от радости за мои успехи.
— Выходит! Выходит! — весело вопил он.
У субтропического Масатлана дорога поворачивает от побережья вглубь и вьется среди крутых, зазубренных скал, таких зловещих, что даже конкистадоры старались их обходить. Мы безмятежно ехали, приветственно махая шоферам грузовиков и автобусов, которые одобрительно кивали при виде надписи «Черепаха» на боку джипа. Их собственные машины были украшены фестонами разноцветных занавесок, флажками на крыльях и носили гордые имена «Бык», «Ураган» или более ласковое «Волчонок». Мы тоже позаботились об имени для нашей машины, и это как бы включило нас в великое братство шоферов — профессию, чрезвычайно уважаемую в Мексике.
За ту единственную ночь, которую мы провели в Масатлане, наш джип, стоявший перед отелем, конечно, вызвал некоторый интерес окружающих, но мы никак не ожидали приема, оказанного нам в Гвадалахаре. На окраине города какой-то ребенок выронил обруч, покатившийся по улице, и закричал: «Лодка!» Уличные торговцы придержали свои тележки у обочины, а шоферы, замедлив бешеный темп до уровня нашей скорости, поехали вместе с нами к маленькому отелю, где мы останавливались в прошлый раз. Когда мы вернулись к джипу за Диной и вещами, он был окружен целой толпой. Отцы подносили детей к окнам, мальчишки прыгали по крыше, а два будущих механика уже поднимали капот. Это заставило нас выработать правило, которое мы неуклонно соблюдали потом во время всего путешествия: подобно Миносу всегда прятать свое чудовище в лабиринт местного гаража.
В отеле мы попросили дать нам нашу старую комнату. К моему восторгу, уборная еще действовала. В наш первый приезд в Гвадалахару я заразился обычной болезнью туристов и целыми днями не решался выйти из комнаты. Потом Элен без конца напоминала о том вопле души, который вырвался у меня в самую трудную минуту: «Слава богу, у них есть уборная! Слава богу, у них есть уборная!»
Через узорную железную решетку балкона в комнату вливалась разноголосица уличных звуков: звонки велосипедов, гудки сирен, скрип тормозов, крики продавцов лотерейных билетов. Это была нестройная мелодия, но в ней чувствовалась музыка новой, неизведанной жизни, и мы начинали входить в ее ритм. В памяти всплывали забытые испанские слова, гул голосов в ресторане не казался уже таким незнакомым, и мы чувствовали себя среди людей на улицах и базарах гораздо более непринужденно.
Темп жизни был очень уютный. Никто никуда не спешил, и «сейчас» могло действительно длиться час. Говорят, что в Мексике один только бой быков начинается вовремя, в Гвадалахаре же вовремя начиналось еще кое-что. Ровно в два часа раздавался бой часов на башне старого собора, все лавки мгновенно закрывались и наступала сиеста. Перед ресторанами располагались маленькие оркестры народных инструментов (mariachi) и посетители усаживались поудобнее, чтобы насладиться двухчасовым отдыхом.
Мы с Элен ежедневно ели в новых кафе. В большинстве из них бросалось в глаза отсутствие женщин, и, когда мы входили, мужчины удивленно поднимали головы. Невозможно было съесть все шесть блюд зараз, но днем цены были дешевле, и мы наслаждались неторопливым обедом и музыкой. Однажды, возвращаясь из ближайшего ресторана после обеда, мы услыхали, что из столовой отеля раздается особенно мелодичная музыка. Сквозь открытые двери виднелся оркестр из восьми человек, игравший для одинокого посетителя, который, судя по количеству пустых стаканов на его столике, питался исключительно жидкостями. Музыканты, блистая своими расшитыми серебром сомбреро, в усыпанных звездами куртках и черных штанах в обтяжку, стояли полукругом.
— Этого нельзя упустить, — сказал я Элен. — Войди и закажи кофе, а я поднимусь и посмотрю, как там Дина.
Когда я спускался по лестнице, то подумал, что уже опоздал: музыки не было слышно. Но, подойдя к открытой двери, увидел, что концерт только начинается. Скрипачи, гитаристы и трубачи ждали, пока нанявший их джентльмен поднимет свой бокал в честь Элен. Дирижер как раз направлялся к ее столику. Это меня позабавило, и я отошел назад. «Вот прекрасный случай для нее поговорить по-испански», — подумал я. Хотя должен признаться, что, если бы ее поклонник не был тучным, пожилым человеком, а был бы молод и дерзок, я бы не так охотно поощрял эти упражнения в лингвистике.