Четыре дня мы неуклонно идем на юг. Дождь, который столько недель то начинался, то переставал, льет непрерывно, по грунтовой дороге бегут потоки воды. Гуанако, эти дальние родичи дам, с любопытством смотрят на нас, но стоит «Черепахе» почему-либо изменить скорость, как они стремглав кидаются прочь широкими прыжками, как антилопы. Облезлые коричневые страусы неуклюже пробираются сквозь кусты или на открытых местах, хлопая крыльями, бегут мимо нас неровным аллюром.
К середине четвертого дня подъезжаем к развилке дорог; направо, прижимаясь к подножию Анд, идет прямой и самый пустынный путь к Магелланову проливу. На указателе, повернутом влево, в сторону берега, отмечены самые крупные города Южной Патагонии, правда, до них еще много сотен миль. Несколько минут мы стоим в нерешительности. Джип шел отлично. Мы собирались ехать кратчайшим путем, но, сами не зная почему, повернули налево. Через три дня, неделю спустя после выезда из Лелеке, одолев восемьсот миль к югу, на окраине единственной улицы маленького городка снова вышла из строя раздаточная коробка.
Пьедрабуэна похож на молчаливую, но полную движения реку, которая протекает рядом. Под визгливый скрежет раздаточной коробки мы с трудом проковыляли по грязным улочкам к гаражу фирмы «Шевроле». Хозяин, механик, сочувственно очистил «Черепахе» место среди машин модели «Т» и ветхих грузовиков и предложил нам для ремонта все, чем он сам располагал.
В трех кварталах от мастерской на противоположном конце города мы вошли в одноэтажное здание под вывеской «Отель». Вестибюль являл собой пустынный салон с баром из красного дерева в стиле рококо, с большим зеркалом, цвет которого перекликался с зеленоватой бледностью стен. Обойдя стороной открытый люк погреба, мы вслед за хозяином прошли в тускло освещенный холл.
— Можете занять лучшую комнату, — сказал он.
С потолка капало прямо на середину кровати. В сырой комнате пахло плесенью и ветхостью; высокие узкие окна лишь слегка рассеивали сходство с подземной темницей. Привычно обследуя новое место, Дина сразу же сквозь линолеум попала ногой в дыру, которую он закрывал. В часы, отведенные для обеда, мы грызли жесткую баранину в столовой, которая покосилась, точно аттракцион «вращающаяся комната». Дедовские часы не тикали; канарейка в клетке молчала, и мы ели под аккомпанемент кухонного шума и беспрестанной капели в ведра, расставленные в стратегически важных пунктах комнаты. Короче говоря, отель никак не способствовал тому, чтобы наша тоска рассеялась.
Мы были рады выбраться из этого унылого места и, вернувшись в гараж, стали разбирать машину. Каждый раз, когда я отвертывал крышку коробки, и каждый раз, когда инструмент падал в густую черную смазку, наполнявшую картер, я вспоминал, как проделывал все это в Лелеке и до того в Лос-Андесе. На душе у меня было отвратительно, но я уже так напрактиковался, что работа двигалась куда быстрее, чем прежде. К вечеру я вынул раздаточную коробку. Еще несколько минут — и я обнаружил поломку, но потом целый час вынимал обломки того, что некогда было двумя подшипниками, валом и упорной шайбой, — это были те самые части, которые я заменил в Лелеке.
Я спросил сеньора Карденаса, механика-философа, где можно найти эти детали.
— Muy dificil[40]. — И он развел руками. — Может быть, в Рио-Гальегосе, если и там нет, то в Пунта-Аренасе, на чилийской стороне.
На следующее утро, в то время как Элен и Дина бездельничали на кухне — это было единственное теплое место во всем отеле, — я уже стоял под дождем, дожидаясь автобуса на Санта-Крус, откуда самолет должен был доставить меня за двести километров к югу, в Рио-Гальегос. Когда я сказал Элен, чтобы она не ждала меня раньше чем через неделю, она ответила мне жалобной улыбкой: какая страшная доля — провести Неделю в Пьедрабуэне!