Но я не услышал ни звука, и даже мадам Фромаж не приоткрыла дверь, чтобы посмотреть на это бесчинство, которое творилось в ее жилище.
Дальнейшие события оказались, увы, еще банальнее. После того как я примерил фуражку, мне не оставалось ничего, кроме как последовать примеру незваного гостя. Именно так я и поступил, изнывая от пота и спешки, пока Арман тоже весь трясся от возбуждения. Я замер перед оскорбительной дверью Пласид. Затем распахнул ее и смело ворвался в номер, а потом, внезапно отказавшись от своих намерений, каковы бы те ни были, неожиданно забился в угол, в то время как отважный Арман вступил в бой за нашу свободу.
Какое же непристойное зрелище я увидал! Чужеземная нагота! Чуждая груда мышц! И Пласид, голая, как и ее партнер, и, очевидно, довольная положением мелкой собачонки под крупным псом! Как такое возможно? Выдерживая на себе его вес, она вбирала в себя его пот и плоть, в буквальном и переносном смыслах, иными словами, скрывала ту боль и страдания, которые испытывала. Такими-то сюрпризами изобиловала моя жизнь! Даже Арман притих.
Они услышали, что я ворвался в комнату (как же иначе?), о чем красноречиво свидетельствовал грозный взгляд интервента и улыбка Пласид – даже в этой немыслимой позе, в этом грубом соитии, при виде которого учитель музыки, несомненно, утратил бы дар речи.
А я?
Я почувствовал полную беспомощность, и меня внезапно вырвало на глазах у зрителей! О, возможно, я просто объелся сыром мадам Фромаж – так много было рвоты! А на самом верху этой груды сидел, конечно же, Арман собственной персоной!
И какую же забаву устроила моя взбешенная лягушка? Набравшись жуткой решимости, она с легким шлепком запрыгнула на ближайшую к нам мясистую ягодицу и одной оставшейся лапкой изо всех сил вцепилась в нее. Моя лягушка висела на этой отвесной заднице, подобно отчаянному акробату! И чем же ответил Великан? Естественно, паникой! Он не только увидел вместе с Пласид, как я исторг из себя лягушку и она поплыла в его направлении, но и почувствовал, как это отвратительное крохотное существо прилипло к его же обнаженной плоти. Это была настоящая паника, почти неотделимая от своего двойника – пандемониума!
В мгновение ока он выскользнул из Пласид и, споткнувшись о бедную, ошарашенную, не способную даже пошевелиться женщину, шлепнул себя по заднице, выкрикивая басом слова, которые ни я, ни Пласид не поняли, но сразу узнали. После этой первой, неудачной попытки согнать лягушку, в которую он все еще был не в силах поверить, Великан крутнулся на месте с такой силой, что Арман – вообразите мой ужас! – не удержался и, описав зловещую дугу, рухнул на пол. Пласид невольно стала звать на помощь учителя музыки: «Эрве! Эрве!» – а ее партнер, освобожденный, но, как я заметил, все еще исполненный гнева, внезапно, к моему удивлению и растущему ужасу, воздел свою босую пяту и ринулся вперед, чтобы раздавить мою лягушку одним молниеносным, беспощадным ударом. Но Арман мигом пришел в себя и, перед тем как нога изверга обрушилась на пол, успел отпрыгнуть в сторону, оказавшись на волосок от гибели. Я наблюдал за этой сценой, видя насмешливое лицо Пласид и при этом сознавая опасность, угрожавшую Арману в столь неравном поединке. Но тот вскоре вновь взлетел и метко поразил своего опешившего врага в самое уязвимое место. Снова повис на одной крошечной лапке, а незваный гость в ужасе уставился на свой набухший детородный орган, обезображенный назойливой и невероятно вредной лягушкой. Жутчайшая мужская дилемма! Как избавиться от лягушки, сам вид и прикосновение которой наполняли его (словно повзрослевшего Анри) мальчишеским отвращением? Шмякнуть по ней своей загорелой лапищей! Но как он мог ударить в самую чувствительную часть собственного тела? Неужели нет другого выхода?
Приняв наконец решение и напрягши мышцы, он поднял сжатую уже в мясистый кулак руку и нанес бешеный, непоправимый удар! Слишком поздно, Великан. В самую последнюю минуту моя бесстрашная лягушка отпустила его и тотчас камнем свалилась на уютный матрас Пласид, а человеческая жертва смотрела в изумлении, как безжалостный кулак обрушивался прямо на ее торчащий срам.
Боль. Поражение. Капитуляция. Поток разъяренной ругани, свойственной обитателям наших канав. И пока я сидел в углу, молча поздравляя Армана с неожиданной победой над одним из наших самых омерзительных клиентов, этот униженный Великан надел штаны, предусмотрительно сел подальше от Армана и натянул сапоги. Затем, презрительно глянув в мою сторону и даже не попрощавшись с Пласид, сбежал с места своего позора. Мы слышали топот на винтовой лестнице. И слышали, как захлопнулась входная дверь.
Мы остались одни – Пласид, моя лягушка и я. Судя по выражению лица Пласид, она все наконец поняла. Мой лягух был хоть измочаленным, но все же героем. А я сожалел о том, что моя жизнь в заведении мадам Фромаж подошла к концу. Ведь наша хозяйка не вынесла бы потери выжитого мною клиента, прихватившего на ходу свою фуражку.
Но подумайте, в каком положении оставлял я четырех женщин, которые, выслушав слова очевидицы, могли теперь вслух признаться друг другу в том, что казалось невозможным, однако было сущей правдой.
Ах, Пласид, мне без тебя не жить!
4
Люлю
Вскоре за мной приехал Люлю. Но в период моей немилости у мадам Фромаж коммутатор ни разу не подзывал меня к себе тусклым светом оранжевых лампочек, и даже мсье де Лафайет не отвечал на мои тихие приветствия в тех редких случаях, когда прокрадывался мимо в темноту. Какой бессильный гнев и даже страх охватил, должно быть, мадам Фромаж, когда за своей ненумерованной дверью она призналась себе в собственной потере и задумалась над тем, сможет ли она перенести неминуемое возмездие? Каким же она была беспринципным человеком! А ее женщины? Сожалели они о том, что я сделал? Ведь я до самого конца так и не узнал, как милая Пласид объяснила мадам Фромаж бегство клиента и насколько она была откровенна со своими нетерпеливыми слушательницами – Беатрисой, Вервеной и Блюэттой. Рассказала она им, что все это время их четверых услаждала… да, лягушка? Возможно, Пласид, которой я безгранично доверял, скрыла, откуда на самом деле появлялась моя лягушка, изобразив меня этаким переодетым волшебником, способным создать лягушку по собственному желанию? Тем самым она подтверждала для себя самой невозможность того, что видела своими глазами. А может, и вовсе не поняла, каким образом Арман очутился в центре этого эпизода и все испортил? Но что бы Пласид ни сказала остальным или сообразила сама, за исключением того, что все как бы вступали в сношения с лягушкой, о чем они теперь думали и что чувствовали в своих отдельных номерах? Отвращение? Гадливость? Или просто легкую грусть, вызванную их нынешним состоянием безвозвратной утраты?
Поэтому мы с Арманом испытывали незаслуженный стыд, и каждый из нас молча ждал восстановления справедливости или же несправедливого приговора, на который мы были обречены. У меня в голове непрестанно вертелись подобные вопросы, сводившие меня с ума, подобно неотвязному кваканью.
И вот приехал Люлю. Я вновь стоял, онемев от потрясения, в своей помятой шляпе, и час прощания близился. Мадам Фромаж не пришла сказать мне adieu[25] или пожелать всего доброго, поскольку не могла забыть о моем, по ее мнению, предосудительном поведении или взять на себя ответственность за то, что пускала в номера наших девиц этого и других мужчин, которые не были нашими соотечественниками. А потом? Потом, как только Люлю открыл дверь на улицу, на лестнице вдруг послышался шум, и в следующий миг меня окружили Пласид, Беатриса, Блюэтта и Вервена, запахнувшие свои пеньюары, что лишь частично прикрывали их профессиональное нижнее белье. Они улыбнулись и прошептали всего лишь пару слов. Но их оказалось достаточно.
– Merci, Паскаль!
– Merci!..
—Merci!..
Даже мне трудно признаться в том унынии, которое я почувствовал в хорошо знакомом поезде, так, словно бы мне и этому поезду было прекрасно известно, что я больше никогда не стану его пассажиром и смогу выходить из Сен-Мамеса только пешком – в соседнюю деревню. Нет нужды говорить, что в соседнем купе больше не было усыпанного розами маминого гроба.