Никита взял деньги со стола. Щедро, ничего не скажешь, обошелся с ним Мазаев. Что ж, видимо, рассчитывает на будущее внимание. Он вынул из кармана черный кожаный, еще отцовский, бумажник, положил туда деньги. «Отцовский, износу ему нет и не будет», – услышал он голос Натальи Петровны откуда-то издали.
Он замер. Откуда она знала, что это бумажник отца? Его отдала ему мать, она сказала, что берегла его для сына и никому не показывала...
Никита наморщил лоб, потом потер его. От резкого движения руки чистый лист бумаги упал со стола, Никита наклонился за ним и забыл, о чем только что думал. Осталось ощущение чего-то незавершенного. Но это чувство он объяснил себе тем, что не принял окончательного решения, когда поедет в Храмцово.
Туда, где прошло столько лет жизни вместе с незабвенной Натальей Петровной. Няней, гувернанткой или кем-то еще... Вся жизнь подле нее казалась ему такой безопасной, такой полной, какой никогда и ни с кем не была.
Никите хватало любви Натальи Петровны. Глядя на них, люди думали, что они родные. Мать и сын. Он помнит, как смеялась она, когда в поезде – они ехали в деревню – толстый дядька в белом армейском тулупе наблюдал за ними, потом сказал:
– Ишь, мамаша, какого красивого барчука выкормила.
Но, должен признаться, настало время, когда он пытался найти другую женщину, желая того, чего нельзя было получить от Натальи Петровны. Жена была недолгой. Никита понял, что брак для нее был коммерческим проектом, который не удался.
Квартира в доме напротив роскошного отеля «Ритц-Карлтон», возникшего в одночасье на месте спартанского «Интуриста», хороша сама собой. Но бедная жена Маша не знала, что не Никита в ней хозяин.
Живым доказательством того явилась внезапно налетевшая и сравнимая с цунами матушка, Ирина Михайловна. Жена удивилась не столько ее появлению, а тому, что она его мать, а не Наталья Петровна. Чудачка, недоумевал Никита.
В общем, невестка поняла, что если Ирина Михайловна долетела до чужих далеких берегов, то у нее достанет энергии оставить ее ни с чем. С Натальей Петровной, похоже, она собиралась справиться, торопливо выходя замуж за Никиту.
Возможно, думал после этого Никита, есть на свете женщины, с которыми хочется жить бок о бок каждый день и всю жизнь. Но он такую не встретил.
Хотя, было время, Никита многими пользовался. Они им – тоже. Но все, кто живет на свете, тем и занимаются, что пользуются друг другом. Его мать пользовалась отцом, он – ею. Кем сейчас пользовалась Ирина Михайловна – ему не интересно. Сам он в последнее время жил одиноко – с домашним хозяйством, которое свел до минимума, справлялся. Как говорил его напарник по ангару: для стирки носков никто не нужен – их хорошо стирает машина. Никита слышал, что век холостяка короче, чем женатого мужчины, но он не слишком держался за жизнь.
А с чего он пустился в воспоминания? Никита посмотрел на часы. Тоже отцовские, золотые на золотом браслете. Немецкие, «Франк Мюллер». Отцу остались от деда. Часы указывали, что если он на самом деле хочет уехать в деревню сегодня, то ему пора собирать рюкзак.
4
– Я смотрю на тебя и радуюсь. – Надя вздохнула с материнским облегчением. Как будто увидела наконец результаты своих бессонных ночей и дней, проведенных в непрестанных заботах еще об одной дочери. – Ты стала такая уверенная, Ольга. Такая самостоятельная. В общем, сильная женщина.
– От такой и слышу, – нарочито непочтительным тоном, с усмешкой, желая скрыть радость похвалы, бросила Ольга. – На себя посмотри – ты самая настоящая мать-героиня. Кто бы мог подумать!
Надя сложила руки, они улеглись под грудью, а не на груди. Ольга заметила, как высоко поднялась блузка в черно-красную клетку, похожая по расцветке на диванный плед. Понятно, Надя располнела.
Ольга раскинула руки, они утонули в чем-то мягком. Она вздрогнула от неожиданности – какие мягкие думочки, как живая плоть. Но руки не убрала.
– Помнишь наше дурацкое гадание на картах? – быстро спросила Ольга. – На первом курсе?
– Ага. – Надя кивнула. – Восьмерки – разговоры...
– Шестерки – дороги... – подхватила Ольга, словно стараясь засыпать словами возникшее чувство неловкости. Она кулаками помяла подушки, вымещая на них непонятное смущение. – Надя убрала руки, и Ольга заметила, как заколыхалась ее грудь. Большая, потому что ее растянули жадные губы детей? – А девятки – секс! – выпалила она и порозовела.
– Мы думали, все можно угадать, – продолжала Надя. – Но будущее каждого – за семью печатями. Так уж заповедано...
Ольга не отрывала глаз от женской груди, неясное чувство заставило вздрогнуть собственную грудь, потом отозвались бедра. Надина грудь, тайком от Нади, рассказывала, как ее мяли, тискали мужские руки, а потом в нее впивались беззубые рты рожденных ею дочерей, жаждущих жить. Она им позволяла это...
– Но кое-что можно предвидеть, – продолжала Надя, – если хорошо знаешь человека и правила самой жизни.
– Ты бы поверила, если бы я тебе нагадала, что ты выйдешь замуж за священника и родишь пять дочерей? – со смехом спросила Ольга.
– Не нагадала бы, – покачала головой Надя. – Знаешь почему?
– Почему? – Ольга сжала кулаки и втиснула их в подушки. Она подалась к Наде, впилась взглядом в синие глаза.
– Ты знала слишком мало карт, а о жизни – того меньше. Ты была замороженной девочкой, которая оттаивала после своего Крайнего Севера очень медленно.
Ольга фыркнула. Согласиться или спорить? Если бы этот разговор они затеяли в прошлый приезд, она бы, может, обиделась за себя прежнюю. Но сейчас, понимала Ольга, подруга права.
– Пожалуй, – кивнула Ольга. – Но ты была очень терпеливой.
– Мне нравилась твоя северная чистота. Какая-то снежная. И ты была такая белая. – Она окинула ее взглядом. – Жаль, что волосы потемнели. Но в больших городах блондинок не бывает, натуральных я имею в виду. Все темнеют. Воздух, сама понимаешь. – Ольга подняла руку и провела по волосам. Словно надеясь, что они побелеют в ту же минуту от прикосновения белой руки. – Но у тебя все равно хороший цвет, светло-русый. – Надя улыбнулась, синие глаза сощурились. – Знаешь, я понимала тебя и так хотела, чтобы ты таяла естественно, медленно. Не как ошпаренная кипятком.
– Ах, неисповедимы пути Господни, – нарочито шумно вздохнула Ольга.
– Да что ты знаешь об этих путях! – Надя возмутилась.
– Ничего, – пожала плечами Ольга. – Фигура речи, как сейчас говорят, не более того.
– Но эти пути на самом деле неисповедимы, – тихим ясным голосом сказала Надя.
– Тебе лучше знать, – поспешила согласиться Ольга. Она сама понимала, что высказалась неудачно. Но удачно увела разговор от себя, той, которая была в прошлом. – Действительно, иногда сама себе удивляюсь – разве я сама так решила? Это кто-то – за меня. – Ольга пожала плечами и умолкла, заметив, как губы Нади сложились в усмешку. Наде не нравится то, что она говорит, это ясно.
– Каждый должен идти своим собственным путем, не обезьянничать, как некоторые. – Надины губы расслабились. Ольга облегченно привалилась к спинке дивана. – Помнишь...
– Да помню, помню, – перебила Ольга.
Но Надя продолжала:
– Ты готова была прыгнуть на мой путь. – Ольга порозовела. – Кто приехал ко мне, когда я родила третью девочку? И этот кто-то что сказал? – Надя насмешливо свела светлые брови и стала похожа на хорошо знакомую подругу. Ольга покрутила головой, разметая по щекам блестящие русые волосы.
– Да уж... Вот было бы... несчастье... – На самом деле, неужели это она? Та наивная дурочка, жаждавшая нацепить на себя чужую судьбу? Как пальто подруги, которое понравилось.
– Даже не верится, что я до такого додумалась! – Ольга поморщилась. – Ты меня спасла, Надя, за что тебе вечная, точнее, пожизненная благодарность. – Насмешка, с которой Ольга произнесла последнюю фразу, прозвучала наигранно. Надя сделала вид, будто не заметила.