- Английский драматург Вильям Шекспир - всем нам известная личность, - встав, громко объявил Сева-вожатый, - так что насчет него особо распространяться не буду. Пару слов о пьесе "Отелло", сцену из которой в исполнении наших юных артистов вы увидите сейчас. "Отелло" трагедия любви и рев... то есть верности. Мавр любил Дездемону, а она была ему верна. Все остальное несущественно. Будут вопросы?
Вопросы полетели со всех сторон.
- А чего он ее задушил?
- Главное не то, что задушил, а то, что раскаялся. Еще вопросы?
- Марв чего такое?
- Мавр - это негр. Кажется, по-древнегречески.
- А мою бабку Мавра зовут!
- Исходя из вышесказанного, Мавра по-древнегречески - черная. Негритянка то есть.
- Она белая! Еще чего! Может, и я негр?
Сева закатил глаза и развел руками.
- Слушай, ты, чудо гороховое, тебя как, Виктором зовут? Победитель по-латыни! Так кого ты в своей жизни победил? Вытри нос и не разводи философию. Больше на вопросы не отвечаю. Маэстро, туш!
Зотиков включил проигрыватель, зазвучала зловещая тема судьбы из оперы "Кармен". Все повернули головы к наспех сколоченному дощатому помосту, задрапированному со всех сторон выгоревшими малиновыми шторами.
Громко топая по помосту, двое в черных масках раздвинули занавес, и в неверном колеблющемся свете горящих свечей все увидели Дездемону, спящую на белоснежном ложе.
- Впечатляет, - в общей тишине сказал Асланянц.
Впечатляло. И кому какое дело, что ложе - задрапированное списанными тюлевыми занавесками корыто, в котором повариха держала месячный запас лука, поставленное на две расшатанные табуретки?.. Дездемона спала, и тени от ресниц вздрагивали на ее щеках, а сбоку, из темноты, уже подкрадывался мстительный мавр. Вот кого бы никто не узнал! Даже Дина, зная, разумеется, кто это, отшатнулась в страхе, впервые увидев загримированного Марата. Его лицо и руки были вымазаны сапожной ваксой, отчего особенно выделялись сверкающие белки глаз и чуть подкрашенные свекольным соком губы. На голове - завязанное чалмой полотенце, руки в перстнях и бряцающих браслетах, реквизированных у многочисленных модниц. Картинным жестом отбросив назад запахнутый плащ, расшитый узорами (скатерть из кабинета директора), Отелло приблизился к Дездемоне. Немилосердно скрипели доски помоста.
- Таков мой долг, - произнес Марат в наступившей тишине низким, ниже обычного, голосом и протянул вперед зловеще-черные руки. - Таков мой долг!..
И дальше - то повышая голос, то переходя на шепот, замедляя речь или убыстряя почти до скороговорки. По-прежнему стояла тишина, лишь потрескивали изредка догорающие головешки прощального костра.
- Задую свет. Сперва свечу задую, потом ее.
Дина всхрапнула - еле слышно. Потом свистнула носом - чуть-чуть. Марат, трагически вещавший, ничего не услышал, но зато робко хихикнул кто-то из младших, сидевших у помоста. На него зашикали.
- На свете не найдется Прометея, чтоб вновь тебя зажечь, как ты была!
Дина всхрапнула громче и, приоткрыв один глаз, покосилась в сторону младших - там уже двое, корчась, зажимали ладонями рты.
- Должна увянуть сорванная роза, - сказал Марат с первыми признаками беспокойства.
Сонная муха - о, дорогая мушечка! - села на палец голой Дининой ноги, торчащей из-под покрывала. Дина задергала пальцем, сгоняя муху, а в публике взметнулся чей-то истерический смешок:
- О-ха-ха!
- Я за... задушу тебя, - сказал Марат прерывающимся голосом и умолк.
Дина чуть приоткрыла оба глаза и, щурясь, поглядела на него сквозь ресницы, слегка приподняв голову. Он стоял вполоборота к ней, глядя в пол, и теребил складки плаща. Наверное, он побледнел, хотя под краской этого не было видно. Удовлетворенная Дина закрыла глаза и откинулась на подушку. Это тоже было замечено новыми приступами хихиканья.
Марат молчал. Шли секунды.
- Я... задушу тебя, - растерянно повторил он и снова умолк.
- И от любви сойду с ума, - не разжимая губ, подсказала Дина, однако у нее получилось: "Иа-уи-оу-уа".
В первом ряду кто-то прямо-таки взвыл от хохота.
- И от любви сойду с ума, - послушно повторил Марат и продолжал каким-то бесцветным и механическим, словно говорящая игрушка, голосом, все так же теребя плащ, который в том месте стал уже черным от перешедшей с рук ваксы: - Последний раз, последний! Я плачу и казню, совсем как небо, которое карает, возлюбив. Она проснулась.
- Это ты, Отелло? - тоненьким голоском благонравной девочки проговорила Дина.
- Ты перед сном молилась, Дездемона?! - Это проговорили - нет, прокричали, провопили все зрители вместе с Маратом, а он затем прямыми, несгибающимися ногами шагнул к ложу и наклонился к Дездемоне.
Свежий запах свеженачищенных ботинок шибанул в нос Дине, и она, честное слово, совсем не собираясь этого делать - уж очень жалко выглядел сейчас Марат, - громко и со вкусом чихнула и лишь затем ответила:
- Да, дорогой мой.
И далее они могли бы с таким же успехом просто шевелить губами, потому что кругом стоял оглушительный и всесокрушающий грохот. Ребята хохотали, рыдали, всхлипывали и плакали от смеха, икали, ойкали, пищали и визжали, валялись на земле, дрыгали ногами, молотили по коленкам кулаками, тузили и толкали в восторге друг друга, а Света Савельева, вскочив на ноги, запрокинула голову к звездному небу и закричала от полноты чувств, словно влюбленный ишак:
- Иа-иа-иа!
Однако текст они говорили, хоть их и не было слышно. Дина видела по его губам, что он пропускает целые куски, несет полную отсебятину и вообще какую-то чепуху; он то отскакивал, то снова подбегал к ней, руки его то мельтешили, словно крылья ветряной мельницы, то он вцеплялся в простыню, которой была накрыта Дездемона-Дина, и начинал рвать и терзать ее, оставляя черные следы.