Когда какой-то из номеров наконец отвечает, тетушка не может говорить. Эра вырывает у нее из рук трубку и спрашивает:
— Будьте добры, к вам не поступал мужчина лет шестидесяти, высокий, седой, Поздняков Валерий Павлович?
Тетя Соня близка к обмороку.
— Не поступал, — говорит Эра и заглядывает тете в лицо: — Теть, ну не надо… Я уверена, ничего страшного. Что-нибудь несерьезное, ну мало ли что…
— Что?! — страшным голосом кричит тетя Соня и трясет Эру за плечи. Что с ним такое случилось?!
Не зная, что отвечать, Эра молча начинает набирать следующий номер.
В течение сорока минут она прозвонилась по всем номерам, везде получив ответ: «Не поступал». Но тетушке не сделалось от этого легче.
— Я знаю, я вижу, я чувствую: он упал где-то и лежит! И его заносит снегом! У него слабое сердце, я знаю!
Давясь рыданиями, тетушка заметалась по комнате.
— Ничего подобного, — как можно спокойнее проговорила Эра, — у него прекрасное сердце, он каждый день пробегает по три километра, он сам говорил!
— Говорить можно что угодно! Разве мужчина признается в своей слабости?.. Я вижу… Он упал, а все его обходят, думают, что пьяный! Я должна немедленно бежать!
Почти выламывая тете руки, Эра вытащила ее из прихожей, уговорив лишь тем, что умнее всего находиться сейчас возле телефона, и, чтобы тетя не передумала, начала набирать телефоны больниц по второму заходу.
На улице давно уже стемнело. Эра вдруг заметила, что тетя Соня уже не плачет. Тетя встала с кресла, напудрилась, а потом ушла в прихожую и начала одеваться. Эра поняла, что никакой силой не сможет ее удержать. И вот тут зазвонил телефон.
Эра сняла трубку и услышала голос Валерия Павловича.
— Тетя, — закричала Эра, — он!
Опрокидывая стулья, тетушка ринулась к телефону.
За всеми этими делами Эра проголодалась до смерти и теперь с чистой совестью соорудила огромный бутерброд и принялась его поедать. Она пропустила первые мгновения разговора и глянула на тетушку лишь тогда, когда та воскликнула:
— Попугай? Попуга-ай?.. — повторила тетя Соня каким-то невыразимо зловещим тоном. — Ах, попугай… попочка. Понятно.
Потом что-то быстро забормотала трубка. Тетя Соня сидела, казалось совершенно не вслушиваясь в ее бормотание, и только размеренно стучала по столу невесть откуда появившимся у нее в руке карандашом и медленно пунцовела, из мертвенно-бледной превращаясь в багровую. Затем она сдавленно проговорила:
— Я не смогу вам объяснить… разницу… между жизнью попугая и жизнью человека… человека, обладающего сердцем и душой… Жизнь человека и жизнь какой-то бесполезной птицы! Я не хочу вас слушать! Не желаю выслушивать ваши жалкие оправдания! Я… я… — И, собравшись с силами, тетушка выкрикнула: — Я не желаю вас знать! С этой самой минуты я прекращаю всякое знакомство с вами!
Опять что-то забормотала трубка, но тетя сказала:
— Не позволяю! — швырнула трубку и выдернула из розетки шнур.
Несколько минут прошло в молчании. Эра, стараясь не чавкать, доедала бутерброд. Съев, запила его лимонадом и лишь потом спросила:
— А почему ты сказала «не позволяю»? Что это значит?
— Этот… человек был настолько бестактен, что просил позволить ему поздравить меня с днем рождения.
— И ты сказала «не позволяю»?
— Именно так и сказала, — кашлянув, сухо подтвердила тетушка.
Эра села на подлокотник кресла и, покачивая ногой, принялась раздумывать, что же теперь будет лучше — спросить тетушку о разговоре или, наоборот, сделать вид, будто ровно ничего не произошло?
Сейчас тетя Соня была вроде бы вполне спокойна, она молча и с непроницаемым лицом начала убирать со стола. Негромко пошаркивая подошвами, она курсировала между комнатой и кухней, и в тот самый миг, когда Эра уже решила незаметно уйти к себе в комнату, чтобы дать тете окончательно успокоиться, ту прорвало.
— Попугай! — саркастически воскликнула тетушка. — Наконец я узнала меру своей ценности! Так вот, довожу до сведения: ценность моей личности в глазах окружающих на десять… нет, на сто порядков ниже ценности старого, паршивого, замызганного попугая!