Возле кровати лежала лохматая серая шкурка. Славик поймал взгляд Спиридоши и глупо брякнул:
— Додик?
— Козлик, — не удивившись, ответила Спиридоша. — А Додик — вот.
Она достала из тумбочки альбом — Славик такого тоже никогда не видел: большой, обтянутый плюшем, — раскрыла и подала Славику.
Большой симпатичный пес, вывалив язык, сидел рядом со Спиридошей. Она выпрямилась на стуле — почти такая же, хотя, безусловно, моложе.
— Двадцать лет… Был Гриша, была Олюня… Додик был…
— А правда, что вы из Додика, ну… варежки вязали?
Спиридоша улыбнулась слабой улыбкой.
— Из Додика? Нет… У Гриши сестра в деревне жила, держала двух коз… Козий пух теплый-теплый. А дети на Додика подумали.
Она засмеялась прерывистым, клокочущим смехом.
— Это тетя Люся мне сказала! Люся Темкина. Помните?
— Ну как же. Такой был ужасный ленивец… А Андрюша ее молодчина. Студент… Додик к нам щенком приблудился. Мокрый, грязный… А потом вымахал. Долго у нас жил… Гришу пережил. А Олюню — нет… Вот Олюня.
Славик увидел на фото юную красавицу с длинными тонюсенькими бровями и четко обрисованным помадой ртом. Кончики губ красавицы были приподняты кверху, словно в улыбке, но глаза глядели спокойно и грустно.
— Красивая!.. И молодая какая.
Спиридоша посмотрела на Славика, пожевала морщинистыми губами сквозь губы у нее была как будто продернута резинка, — и сказала:
— Ей пятьдесят пять. — Славик молчал, и она добавила, закрывая альбом: — Я рано вышла замуж… в семнадцать. Хочешь еще супу?
Славик качнул головой. Тогда Спиридоша поднялась и начала убирать со стола. Она унесла посуду, а затем тряпкой досуха вытерла клеенку.
— Эта скатерть, наверное, ужас до чего дорогая? — Славик приподнял клеенку, любуясь богатым узором. — Я маме на Восьмое марта хотел салфетки купить, шесть штук. С вышивкой. Гляжу, написано: «Семь пятьдесят». Все в порядке. А оказалось — это одна штука! Всего одна! Представляете? На уголке три закорючки вышиты — и семь пятьдесят.
— Это Олюня. И скатерть, и дорожки… Все. С мужем ей повезло. Он военный. Отслужил, и в Виннице стали жить… Хороший город. И Олюня так хорошо вышивает… А детей у них нет. Я прошлый год на могилку ездила, этим летом тоже собираюсь. Только сил нет…
Славик с недоумением глядел на Спиридошу. Он ничего не понимал. Вдруг возникла какая-то могилка… Наверное, Спиридоша просто заговаривалась от старости.
Спиридоша смотрела куда-то вдаль тусклыми, слезящимися глазами. Казалось, эти глаза не могут уже ни смеяться, ни плакать.
— Пережила Олюню… А поверить все никак не могу.
Спиридоша долго молчала, а потом сказала, облизнув стянутые в резинку губы:
— Я уйду на пенсию. Скоро… Ко мне Владимир Павлович подходил. «Алена Спиридоновна, — говорит, — войдите в наше положение…» У него жена математик. Хочет в нашу школу. Я понимаю… Владимир Павлович, учитель физической культуры…
Славик торопливо рылся в замызганных тетрадках, стараясь не глядеть на Спиридошу. Он положил тетрадь по геометрии на стол, но ручка все не находилась. Наконец нашлась и ручка.
Спиридоша вдруг протянула руку и погладила Славика по голове.
— В Виннице они жили… Сад большой… Черешня… Видел черешню?
— Ага. По шесть рублей кило у грузин на базаре.
— У меня и компот черешневый. Много… Зять привозит. Я тебе с собой банку дам…
Спиридоша ушла на кухню; Славик тоже встал и подошел к открытой двери. Спиридоша стояла на коленях у кухонного стола, обе полки которого были заставлены банками, и вынимала банки по одной, внимательно их разглядывая. Тапка свалилась с левой ноги Спиридоши, и Славик увидел не в тон заштопанную пятку.
Что-то защипало у него в носу, он бросился в комнату, сгреб тетради, схватил в охапку пальто и выскочил из квартиры. Он не стал вызывать лифт, а побежал вниз по лестнице, хотя, конечно, знал, что Спиридоша не станет его догонять, да и не сможет этого сделать.
Славик не ходил в школу целую неделю. Тетя Люся — а она была терапевтом в районной поликлинике, — погрозив Славику пальцем, все же написала ему справку по поводу ОРЗ, то есть острого респираторного заболевания.
Впрочем, Славик вовсе не бездельничал. Все это время он добросовестно отдал математике, просиживая вечера с тети Люсиным Андрюшей, временами просто отчаиваясь своей неспособностью, но иногда все же чувствуя, как словно бы раздирается пелена и начинает чуть брезжить слабый намек понимания. Был ли он вправду тупицей или же просто невероятно запустил математику?.. Однако этот вопрос был пока второстепенным. Главное, он отчего-то совершенно не мог представить себя прежнего, что-то мямлящего, перед Спиридошей.