— Нормальная жизнь. А с этими недоростками и говорить не про что.
— Да ты же сама первый недоросток! — развеселилась Никитишна. — На физкультуре последняя стоишь?
— Во-первых, не последняя, а третья с конца, а во-вторых, я не в том смысле сказала, а совсем в другом.
— Девочки как девочки, — сказала Наша. — Это только ты у меня чересчур взрослая.
— Ой! Как девочки!.. Знала бы ты этих девочек! Свистунова до сих пор в куклы играет! Нет, по правде. Помереть мне на месте!
— Вот и поиграла бы с ней, — предложил Петух.
На это Надежда и отвечать не захотела.
— А Туманова, красотка наша, — сказала она, — так у той только мальчики в голове. Тот посмотрел, тот не посмотрел, а на того она сама не так посмотрела! До тошнячки доведет со своими мальчиками.
— Вот там у вас есть девчоночка симпатичная, у ней мать в торге работает… фигуристая такая…
— Это кто же? Малайка?! Наша Никитишна хоть кого уморит! Не фигуристая, а Пуд! Я ей и голливудскую диету давала, и жокейскую — пустое дело! «Ой, я не могу не кушать! — передразнила она Малаеву. — Ай, у меня голова от голода вертится…»
— Это верно. Я тоже, как не поем в свое время, сразу слабну, и голова кружится, — подтвердила пятипудовая Никитишна.
— А ты в другую сторону кружись! — подсказала Надежда и ушла в спальню переодеваться.
— Ремня она у тебя просит, — сказала Никитишна Петуху.
— Не справлюсь! Я уже и физзарядку перестал делать, а она — вон какая силачка!
— Ну ты! Усатый! — выскочив, крикнула Надежда и дернула Петуха за недавно отрощенный реденький ус. — Отпустил усы! Ша!
И помчалась на тренировку.
Вечером позвонила молодая Никитишна и плачущим голосом попросила Надежду принести ей таблеток от головы. Петух с Нашей ушли прогуляться перед сном, но недаром Надежда была дочерью врача-терапевта. Она нашла в аптечке нужные таблетки и поднялась к Никитишне.
Когда Надежда вышла из лифта на двенадцатом этаже, первой, кого она увидела, была до смерти надоевшая ей собачонка. Вид у собачонки был суетливый и озадаченный: наверное, кто-то завез ее сюда — ведь она вечно околачивалась у лифта, и у нее не хватало ума спуститься по лестнице на первый этаж. Однако она успела шмыгнуть вслед за Надеждой, которая через несколько минут вышла от Никитишны, и доехала с ней до девятого этажа.
— Я т-тебя! — сказала Надежда, топнула и закрыла дверь.
Сколько она себя помнила, Надежда очень любила, когда Петух с Нашей откуда-то приходили. Сам момент возвращения домой. Здесь было все: и радость, что она их видит, и, возможно, подарок, или что-нибудь вкусненькое, или еще какая-нибудь неожиданность, а Надежда больше всего любила неожиданности. Поэтому она мчалась в прихожую, лишь только ключ поворачивался в замке. Но эта неожиданность чуть не сбила ее с ног.
Осторожно приглядываясь и принюхиваясь, в прихожую вошла все та же собачонка, подбадриваемая Петухом и Нашей.
— Она у нас на коврике лежала, — сказала Наша. — Так жалко… Пусть погреется.
— Погреется! — крикнула Надежда, обретя, наконец, дар речи. — Сначала погреется, потом покушает, потом поспит, а потом нас всех отсюда выживет!
— Это тебя-то? — рассмеялся Петух.
— Разведет здесь всякие безобразия и выживет!
— Не будет никаких безобразий, — сказала Наша. — Она ученая. Смотри, ошейник.
Так собачонка у них поселилась. Сначала она погрелась, потом покушала, потом завалилась спать.
Утром первым начал хохотать Петух. Потом Надежда услышала смех Наши, выбралась из постели и, забыв надеть тапки, побежала к ним. Петух и Наша хохотали в прихожей, а на вытертом плюшевом покрывальце невиданным манером спала собачонка. Она лежала на животе, отбросив в разные стороны все четыре лапы, точь-в-точь мохнатый коврик, и самозабвенно похрапывала, чуть посвистывая в нос. Их смех ничуть ее не беспокоил.
— Какая забавная! — сказала Наша.
Надо признать, собачонка действительно оказалась забавной. И хлопот с ней не было никаких. Даже проблема с поводком решилась сразу: у Наши была старая сумка на длинном кожаном ремешке, который крепился не наглухо, а на специальных металлических штучках, которыми защелкивались прикрепленные к сумке кольца. Вот такой защелкой ремешок преспокойно пристегивался к кольцу на Ошейнике. Прогуливать собачонку тоже не составляло особого труда. Но кое в чем она была трудновоспитуемым элементом. Так, например, ее постоянно тянуло на пустырь за кинотеатром, и Надежда прекрасно знала почему: собачонка никак не могла отвыкнуть от попрошайных замашек, хотя жила теперь как сыр в масле и совершенно не нуждалась в позорно выклянченных кусочках. Но тянуло ее туда упорно. И хотя пустырь был самым удобным местом для прогулок, Надежда с воспитательной целью тащила собачонку совсем в другую сторону, несмотря на ее сопротивление.