— Подъем! — тихо проговорил Зотиков, а от этого слова, сказанного даже шепотом, Севу подбрасывало, глаза его широко раскрывались, и он с ходу включался в окружающую жизнь.
И вот Сева включился.
Что же он увидел? Ораву красных, взлохмаченных, босых девчонок, прыгающих со своими подушками, а прямо перед собой — Свету Савельеву, закутанную в простыню, словно кокон (у нее была чересчур короткая рубашка), Свету, обеими руками показывающую ему длинный нос.
— Так, — деловито сказал Сева, — ясно.
Было ли ему действительно ясно, знает он один. Девчонки застыли, словно в игре «Замри!», с вытаращенными до предела глазами и в самых нелепых позах.
— Ладно, — махнул рукой Сева, — идите!
Он потряс головой, включил электрический чайник и сыпанул в заварочный сразу полпачки чая. Девчонки вздрогнули, словно их кто-то расколдовал, и поплелись в спальню.
Но обо всем этом Дина знала лишь по рассказам — сама она в подушечном бою не участвовала. Не было настроения. Каким-то все это казалось детским, глупым, неинтересным… Тогда она сказала Свете: «Голова болит», но дело было не в голове. Наверное, она стала взрослой. И как это она будет прыгать перед Маратом в таком виде? Глупости. Марата, кстати, тоже там не было.
Девчонкам попало, однако ребят не выдали. Те заговаривали, как ни в чем не бывало, однако девчонки решили: бойкот. Не разговаривать, не общаться, глядеть сквозь. Вот так! Пусть предателям будет стыдно.
— Его там не было, — сказала наконец Дина.
— Мало ли что! — Света опять уселась на ее постели. — Тут дело принципа.
Дина молчала.
— Лично я ничего в нем не нахожу, — поджимая губы, сказала Света. Чересчур он выставляется. Большим умником себя имеет!
— Что ему, дурачком прикидываться?
— Ну, я не знаю. — Света на цыпочках отправилась к своей кровати, прошептав напоследок: — Будет бойкот насчет Маратика, будут и «звуки животных», ясно?
Какой тут бойкот? Назавтра они начали репетировать сцену из «Отелло». Марат пришел с толстым темно-коричневым томом и спросил:
— Ты вообще-то читала?
— Вообще-то нет, — призналась Дина.
— Ладно, темнота, — махнул он рукой с видом превосходства. — Слушай.
И начал читать. Сказать честно, большого удовольствия Дина не получила. Как-то все эти страсти проходили мимо. А тут еще лезла малышня, жаждущая поиграть в настольный теннис, — на террасе стоял теннисный стол.
— Да ну их, — сказал Марат. — Пошли на природу.
В дальнем конце лагеря стояла хозяйственная пристройка без окон. Скрывшись за пристройкой, они перелезли через забор и пошли в лес. Ушли недалеко, сели на толстом спиленном дереве, и Марат снова стал читать.
Солнце светило сбоку; Дина щурила глаза — ресницы, просвечивающие на солнце, казались золотистыми мохнатыми метелками. Она почти не слушала текст — все было ясно и так, — слушала лишь голос Марата.
Читал он с выражением и даже с мимикой. Жалко, конечно, было Дездемону. Впрочем, не очень: чересчур уж она была безответная. Таких людей и жалеть не хочется. Отелло, конечно, самодур. Короче говоря, с ними все ясно. Однако Дина готова была слушать пьесу еще раз с самого начала, и еще, и еще…
Назавтра начали репетировать. Здесь же, на бревне. Дина сначала стеснялась, краснела, мямлила или, наоборот, частила, словно горохом сыпала, лишь бы быстрее закончить.
— Актерский зажим, — хмурясь, изрек Марат. И приказал Дине пройтись вприсядку вокруг их дерева, напевая «цыганочку».
— Зачем? — удивилась Дина.
— Система Станиславского, — коротко объяснил Марат. — Отвлекает и снимает зажим.
И все последующие репетиции начинались с того, что Дина, напевая «цыганочку», отправлялась на карачках вокруг дерева. Зажим действительно снимался, однако на всю репетицию Дина заряжалась смешливым настроением и фыркала в самых неподходящих местах.
В родительский день между тем отец не приехал. Приехали Римма с Лёкой.
— А чего папы нету? — сумрачно-капризным голосом, обычным при разговоре с Риммой, спросила Дина.
— У него конференция, — быстро и как бы виновато ответила Римма: тоже привычная интонация в их разговорах.
«Зачем она приперлась? — подумала Дина. — О чем теперь с ней разговаривать? Надо ведь хотя бы час с ней посидеть!»
— Папа не смог, но мы решили, что мне надо съездить, — словно отвечая на ее вопрос, сказала Римма. — Подумали — ко всем приедут, а ты будешь одна… И Лёке захотелось к сестричке.