Время между тем приближалось к семи. Прошли на сцену ребята из соседней музыкальной школы и стали настраивать инструменты. Разноголосое пиликанье доносилось и на второй этаж, сопровождая Иришку в полутьме длинного коридора. Иришка не была первой — в костюмерной уже звучали голоса. На плечиках аккуратно висели пачки — по размерам, в несколько рядов. А на низеньком стульчике сидела девочка, завязывая тесемки туфель. Это была Гавришова.
— Привет, — сказала она. — Проклятый зуб. Вроде перестал. Я уж думала — не приду. Так что тебе уже легче.
Иришка кивнула и вышла. Снизу доносились нестройные звуки настраиваемых инструментов, кто-то засмеялся, кто-то хлопнул крышкой рояля. Ей совсем не хотелось плакать. Просто было как-то все равно. Она даже не оглянулась, когда услышала за спиной быстрый топот и голос Гавришовой:
— Ирка! Ирка! Ты чего психуешь, скажи? Ты обиделась, да? Ты за что обиделась, слышишь? Почему ты так смотрела, Ирка? Я что-то не так сделала, да? Ты скажи!
Иришка пожала плечами, отводя глаза. Отвечать у нее просто не было сил.
— Да? — вдруг поняла Гавришова. — Ты хотела?..
Иришка высвободила плечо из ее цепких рук и начала спускаться по лестнице.
— Стой, подожди! — Ее опять догнала Гавришова, и Иришка послушно остановилась, глядя куда-то в сторону. — Ведь никто не знает, — зашептала, оглядываясь, Гавришова. — Я пришла первой, и Нина Васильевна тоже не знает. Если ты хочешь… Я бы тоже хотела… Но если ты так хочешь… — И она протянула Иришке накрахмаленную пачку, которая топорщилась у нее в руках.
Уже после выступления, сидя в тесной, душной раздевалке, Иришка вдруг расплакалась. Она сидела, сжавшись в комочек у теплой батареи, и лишь комкала в потных ладонях жесткий тюль пачки. В раздевалку вбегали девочки, веселые и разгоряченные, но, покосившись на Иришку, затихали, обмениваясь недоуменными взглядами и пожимая плечами.
— Отчего ты плачешь? — спрашивала какая-нибудь из них. — Ну, скажи…
Иришка молчала. Она не знала, что ответить. Она не понимала, почему плачет, когда ей так хорошо. Она еще не знала, что плакать можно и от счастья.
— Ну, маленький, теперь ты отдохнешь от своего балета, — сказал папа за завтраком.
— Дочь, ты должна провести каникулы с пользой, — немедленно откликнулась мама и поправила Иришке бант. — Стриженая ты мне нравилась больше. После завтрака — гулять, а потом будешь подтягивать математику. Ноги ногами, а голова головой.
— Никакой пользы! — запротестовал папа. — Каникулы нужно отдать развлечениям. Объявляю программу действий: три билета на елку… Могу и больше. — Он вопросительно посмотрел на Иришку. — И все, что захочешь: зоопарк, каток, ТЮЗ, гости и в гости, — в общем, простор фантазии!
— Но ведь, — недовольно сказала мама, — ребенок и так запустил математику. Когда она увидит, что ей суждено танцевать где-нибудь в десятом ряду кордебалета, она засядет за математику. Но будет поздно, да, да! Будет поздно! — Она пророчески подняла палец. — Математика не прощает упущенного времени!
— Маленький, — папа дернул молчавшую Иришку за бант, — скажи нашей маме, что ты не будешь танцевать в десятом ряду кордебалета. Ты будешь солисткой! Мы держим курс только на это. — Он обнял Иришку за плечи.
— Дочь, подумай над моими словами. Еще не поздно. Пока не поздно. Ты знаешь, чего я хочу для тебя. И, признайся… — Мама пристально посмотрела на Иришку. — Уверена ты так же твердо, как твой отец, что ты будешь именно солисткой, а? Желающих много, возможностей мало. Хочешь не хочешь, приходится становиться куда-нибудь в десятый ряд. Я еще понимаю, танцевать можно для общего физического развития. Но посвящать этому сомнительному занятию жизнь, не будучи заранее ни в чем уверенной…
— Да в чем же быть уверенной! — вспылил папа и начал шарить по карманам в поисках сигарет. — Ты-то была в ее возрасте в чем-то уверена?!
— Не кричи, пожалуйста. Если хочешь покурить, выйди на кухню. Что касается меня — да, была уверена. Но не считай меня такой уж рационалисткой. — Мама застенчиво улыбнулась, подыскивая нужное слово. Математика была… как бы это тебе сказать, чтобы не прозвучало высокопарно… была моим кумиром! С юных лет, да, да… Я не чувствовала иного призвания…
— А! — закричал папа уже из кухни. — Призвание! А у нее не призвание?! Маленький, скажи ей!
— Я уже поела, можно я пойду погуляю? — спросила Иришка и встала из-за стола. И в ответ на выжидающий взгляд папы неуверенно сказала: — Я не знаю… Меня назвали… ну… гадким утенком… Значит, я плохо танцую… Но я так люблю танцевать! Я бы хотела даже в десятом ряду… Я не уйду далеко, я буду в парке или во дворе… Можно?