— Хитрый, — сказала Эра. — Я тоже ей скажу, что она ничего… Но я ведь о другом.
— О другом так о другом. Тебе нравятся все наши учителя?
— Так уж и все! Я была бы счастлива, если б химии не было вообще!
— А ты подойди и скажи это химичке.
— Сумасшедший! А потом — какой смысл? Она же все равно никуда не денется.
— Это уж точно. Потопали дальше. Допустим, ты врач и к тебе пришел больной. Ты знаешь, что через месяц он должен умереть и ему ничем, ну, абсолютно ничем нельзя помочь. Но он может прожить этот месяц более или менее спокойно, если ни о чем не будет знать. Как ты? Скажешь?
Эра замотала головой.
— Вот видишь. Теоретически никто не любит лгунов, все считают, что искренность — это очень прекрасно, а на деле… Если б я написал в сочинении какое-нибудь вранье, она была бы довольна. Вранье она почитала бы с удовольствием.
— А разве у тебя нет любимого человека?
— Нет, — сказал он жестко. — Уж такой я урод уродился. И потом, я не люблю, когда меня покупают. Право на искренность, знаешь, надо еще заслужить.
— Ты о чем?
— О том, что я предпочитаю писать про образы, — крикнул он, бросаясь к трамваю. — «Образ Онегина», «Образ Чацкого», «Печорин — лишний человек»!..
Это он прокричал уже с подножки трамвая.
Снова и снова вспоминала Эра их разговор. Наверное, он думал об этом и раньше — уж слишком гладко он говорил. В частностях оно вроде бы и было верно — и все равно Эре не хотелось с этим согласиться. Ведь только искренность сближает людей. Как можно дружить, не ожидая ответной искренности? И разве возможна без обоюдной искренности, например, любовь? У человека должен быть кто-то, с кем можно поделиться своими мыслями, мнениями, оценками, короче говоря — всем. Ну а границы искренности? Просто не надо делать людям больно. Но это не имеет ничего общего с враньем…
…Вечером к ним зашел Валерий Павлович, знакомый отца, к которому тот часто ходил играть в шахматы. Перед самым отъездом отец был у него и вернулся расстроенный: упал и куда-то закатился ферзь (а отец всегда предпочитал играть своими шахматами, они у него были из кости, старинной работы, оставшиеся еще от деда). Ферзь тогда так и не нашелся, и вот Валерий Павлович принес фигурку — она отыскалась за диваном.
Эра с тетей Соней ужинали, и тетя Соня поставила на стол третий прибор.
— Большое спасибо, но я никак не могу. — Валерий Павлович, высокий и седой, с задорной щеточкой усов, кланялся тете и прикладывал к груди руки. — У меня Тишка не кормленный, мой попугай…
— По-пу-гай? — в нос, а это служило у нее признаком величайшего неодобрения, переспросила тетя. — Да ведь они неприлично ругаются, эти попугаи!
— Мой не ругается, — обидчиво возразил Валерий Павлович. — Он вообще не умеет разговаривать.
— Вам попался такой глупый попугай? — удивилась тетя.
— Вовсе не глупый. Просто порода такая.
Валерий Павлович посмотрел на тетю, потом рассмеялся и… остался на ужин. И далее рот тети был наглухо закрыт, но зато глаза широко раскрыты. Знакомый отца оказался удивительно интересным рассказчиком. Он остроумно и ненавязчиво вел разговор, а когда тетя, не в силах удержаться от какой-нибудь колкости, все же бросала реплику, он парировал ее так забавно, что обижаться на него не приходило в голову даже тетушке.
— Еще чаю? — галантно предлагал он, не забывая следить за чашкой тети Сони.
Забывшись, тетя кивала, а через секунду возмущенно фыркала:
— Вы какого-то странного мнения о моих возможностях! При всей любви к чаю четыре чашки — это, согласитесь, слишком!
Валерий Павлович изумленно заозирался, как человек, проснувшийся после долгого сна и не способный сообразить, что с ним происходит.
— Как интересно! Никогда бы не подумал, что я нахожусь в Боливии!
— В Бо… — Тетя поперхнулась.
— Именно в Боливии. В этой удивительной стране кивок означает отрицание. Вы кивнули, следовательно, мне нужно было понять это как «нет».
— А если «да»? — спросила Эра.
— Тогда вам надо отрицательно покачать головой.
Тетя Соня несколько раз хлопнула в ладоши.
— Какая потрясающая эрудиция! — колко заметила она.
— Минуточку. Давайте уточним: мы в Англии?
— В Англии! — со смехом закивала Эра.
— В таком случае мне попросту предлагают убраться со сцены. Да и то: Тишка уже заждался. — Валерий Павлович вскочил со стула и взял свою шляпу.
— Но… почему? — неуверенно спросила тетушка.
— Потому что в Англии ритмичное хлопанье в ладоши — выражение крайнего неодобрения.
— Разумеется, мы не в Англии, — поспешно сказала тетя. — Где хотите только не в Англии. Хоть в Тибете!