Наконец Волнухина ушла. Эля продолжала сидеть в кухне, ожидая, что Кира ее позовет, — ведь нельзя же, в конце концов, выставить на весь день человека, будто сломанную табуретку! О том, что она сидит здесь по собственной воле, Эля вовсе не думала.
Однако Кира не шла. Дальнейшее сидение становилось невыносимым. Эля достала из буфета большую коробку с домашним печеньем и пошла в комнату.
Кира, сидя в кресле, склонилась над вязаньем. Эля увидела, что она действительно связала уже неширокую полоску, как и обещала Волнухина. Не отрывая взгляда от неуверенно шевелящихся спиц, Кира шепотом считала петли.
Эля села на свою кровать и поставила коробку с печеньем на тумбочку, которая стояла между кроватью и креслом. Ее злость не то чтобы прошла она просто не знала, с чего начать. Надо найти такие слова, чтобы они с ходу припечатали эту святошу, которая изображает из себя невесть что, лицемерно потупив глазки.
Как обычно, от волнения у Эли проснулся волчий аппетит, и, таская печенье одно за другим, она в считанные минуты опорожнила чуть ли не всю коробку. Опомнившись наконец, она сварливым голосом спросила:
— А ты почему не берешь?
— Ты ведь не угощаешь, — спокойно ответила Кира.
— Вот еще! Тебя упрашивать надо?
— Не надо. Просто угостить.
Шваркнув коробку так, что она с грохотом покатилась через всю комнату, Эля крикнула:
— Не смей ее сюда водить!
— Почему? — вся подобравшись, не сразу отозвалась Кира.
— Последний раз предупреждаю! Тебе ясно?
— Тетя Оля сказала, что это и мой дом.
— Мало ли что тебе тетя Оля сказала! Это мой дом! И больше ничей! А ты здесь вроде квартирантки, ясно? Или ты будешь вести себя как надо, или… или я не знаю что!
Последние слова Эля выкрикнула со слезами и, бросившись на постель, расплакалась, уткнувшись лицом в подушку. Все получилось не так, как надо. Никого ее слова не припечатали, а вместо этого она еще сама разревелась.
Совершенно не к месту вспомнился дурацкий случай, когда она, Сериков и Шамраев пошли в кино и ребята в шутку заспорили, кому брать билеты. В конце концов решили сыграть в крестик-нолик, и Сериков объявил: «Проигравший плачет!» Разумеется, он хотел сказать «платит», просто смешно оговорился. Но теперь уж действительно — проигравший плачет. То, что она проиграла, было яснее ясного. Молча, упорно и непоколебимо эта тихоня делала свое дело, рыла да рыла свой хитроумный подкоп, который, может, и не виден на поверхности, но зато раз — и порушит в один миг до основания все, на чем вообще держится Элина жизнь в ее собственном доме.
Разве и так все уже не было порушено? И некому пожаловаться. Да и что сказать? «Я ваша доценька-бегемоценька, а ее отдайте злому Бармалею»? Как ни было тошно в этот миг Эле, все же она чуть не рассмеялась.
А той, как видно, все было трын-трава. Разлепив опухшие веки, Эля увидела, как Кира что-то пишет, сидя за столом. Позже она принялась зачем-то бродить по комнате, вроде бы что-то передвигая или переставляя, Эля не видела, потому что снова зажмурилась.
Когда же Эля снова посмотрела, она увидела раскрытый чемодан, стоявший посреди комнаты, почти полный. Тот самый, с которым приехала к ним Кира. Вошла и она сама, переодетая в лыжный костюм, сложила свой халат, спрятала его в чемодан и закрыла крышку.
— Ты… куда?
Эля прекрасно понимала — куда, но ведь надо было что-то сказать!
— К бабушке.
Кира снова вышла и появилась уже в куртке и вязаном колпачке. «Может, на понт берет? — с надеждой подумала Эля. — Хочет, чтобы я у нее в ногах повалялась? Ну, не дождется…»
Однако не похоже было, чтобы Кира брала ее на понт. Наклонившись, она подняла чемодан, сразу перегнувшись на одну сторону, и сказала:
— До свидания.
«Что ж ото будет? — вся похолодев, подумала Эля. — Что ж я им скажу?.. Вечером они приезжают с дачи, войдут, а…»
Что будет дальше, даже думать было страшно.
— Хочешь, я у тебя прощения попрошу? — выдавила Эля.
— Нет. Не хочу.
Забежав вперед, Эля преградила Кире дорогу.