«Хорошо, что ты неграмотная, сестрица, – сказала тетушка. – Имей ты на две корзины знаний, как бы ужилась в тихой деревушке!»
«Да будь у меня знаний хоть на восемь корзин, и то не сравниться с пальцем на ноге моей сестренки», – парировала матушка.
На лице тетушки хоть и оставалось сердитое выражение, но она уже явно отошла. Стемнело, матушка зажгла имевшуюся в доме лампу, поправила фитиль и принесла в сарай.
Завидев тетушку, корова согнула передние ноги и опустилась на колени. При виде коленопреклоненной коровы у тетушки брызнули слезы из глаз.
Мы все тоже не смогли сдержать слез.
Осмотрев корову, тетушка сочувственно, но в шутку заключила: «Еще один вперед ногой идет».
Нас она выставила во двор, опасаясь, что увиденное шокирует. Слыша ее громкие распоряжения, мы пытались представить, как отец под ее руководством помогает корове родить. То был вечер пятнадцатого дня по лунному календарю, и когда на юго-востоке взошла луна, залив ярким светом небо и землю, тетушка крикнула: «Ну вот, родился!»
Мы с радостными воплями рванулись в сарай, где обычно мололи муку, и увидели позади коровы маленькое тельце, покрытое липкой жидкостью. «Вот и славно, телочка!» – удовлетворенно воскликнул отец.
«Вот уж диво дивное, – раздраженно откликнулась тетушка. – Как женщина родит девочку, мужчины пригорюниваются; а как корова принесет телочку – улыбаются во весь рот!»
«Так телочка вырастет, может телят наплодить!» – сказал отец.
«А у людей что? Маленькая девочка вырастет, разве не сможет тоже детей нарожать?»
«Это дело другое», – сказал отец.
«И чего тут другого!» – не отступала тетушка.
Увидев, что она разволновалась, отец не стал больше с ней спорить.
Корова, повернувшись к телочке, вылизывала ее мокрое тельце. Ее язык, похоже, имел чудодейственное воздействие, придавая силу тем местам, где он прошелся. Все наблюдали за этим, вздыхая от нахлынувших переживаний. Глянув украдкой на тетушку, я увидел, как она стоит, раскрыв рот, и ее взгляд исполнен любви, словно это ее корова облизывает своим языком или она сама облизывает телочку. Когда корова облизала ее почти всю, телочка, дрожа, встала на ноги.
Мы нашли таз для умывания, налили воды, принесли мыло и полотенце, чтобы тетушка могла помыть руки.
Бабушка сидела у очага, раздувая мехами огонь, а матушка стояла перед каном и раскатывала тесто для лапши.
Помыв руки, тетушка заявила: «Умираю, как есть хочется! Сегодня в вашем доме поужинаю».
«А разве это и не твой дом?» – спросила матушка.
«Так-то так, – сказала бабушка. – Только вот она уже сколько лет ни разу ложки в котел не запускала».
Прабабушка в это время стояла у окружавшей двор стены и звала тетушку вернуться в дом и поесть. «Я же не задаром на вашу семью работаю, – отвечала тетушка. – Вот здесь и поужинаю». – «Тетка твоя завсегда переживает, – продолжала прабабушка. – Съешь у нее чашку лапши, так всю жизнь поминать будут». К стене с кочергой в руках подлетела бабушка: «Коли голодна, зайди да съешь чашку, а коли нет – катись отсюда». – «Не буду я ничего твоего есть», – отвечала та.
Когда лапша поспела, матушка положила с горкой большую чашку и велела старшей сестре отнести прабабушке. Лишь через много лет я узнал, что она так спешила, что грохнулась, как собака кидается за кучкой дерьма, лапша рассыпалась, а чашка разбилась. Чтобы ее не ругали, прабабушка принесла другую чашку из дома и велела сестре отнести обратно.
Тетушка поговорить любила, а мы охотно ее слушали. Поев лапши, она села сбоку на край кана, опершись спиной о стенку, и открыла свою шкатулку с рассказами. Она сотни дворов исходила, с какими только людьми не познакомилась, столько преданий и любопытных случаев слыхивала, а при рассказе не скупилась что-то приукрасить для красного словца, и это делало ее рассказы увлекательными, как у сказительницы. В начале восьмидесятых, когда мы смотрели по телевизору серию выступлений знаменитой сказительницы Лю Ланьфан, матушка не преминула заметить: «Ну вылитая ваша тетушка! Если не врачом, то прекрасной рассказчицей бы стала!»
В тот вечер она начала рассказывать с того, как в Пинду состязалась в уме и смелости с командиром японцев Сугитани. «Мне тогда семь лет было. – Она глянула на меня. – Почти такая же, как Сяо Пао. И вот вместе с вашей прабабушкой и вашей бабушкой попали мы в Пинду. По приезде нас заперли в какой-то темной комнате с двумя огромными овчарками у входа. Этих овчарок обычно кормили человечиной, при виде маленького ребенка они тут же высунули языки. Ваши прабабушка с бабушкой всю ночь проплакали. А я не плакала, как легла, тут же заснула и проснулась, когда уже был день. Не знаю, сколько дней и ночей нас продержали взаперти в этой темной комнате, пока не переместили в изолированный дворик. Там росла сирень, от нее разносился такой аромат, что кружилась голова. Потом пришел какой-то шэньши[17] в длинном халате и в цилиндре и сказал, что командующий Сугитани изволит пригласить нас на банкет. Ваша прабабушка с бабушкой только и знали, что плакали и боялись идти. Тогда этот шэньши обратился ко мне:
17