— Ты уверен, что все сработает правильно? — спросил Александр.
Дмитрий кивнул. Вся операция продумывалась таким образом, чтобы число человеческих жертв было минимальным: именно поэтому взрыв должен был состояться после рабочего дня, в момент пересменки немногочисленного обслуживающего персонала. Конечно, было бы лучше, обойтись вообще без жертв, но это не представлялось возможным. Другого решения они оба так и не смогли найти.
Дмитрий помнил тот день, когда все открылось. Отец хмуро велел секретарше отменить все встречи и опустил жалюзи на окнах и дверях. Молча достал из бара два стакана и водку, и они выпили, не находя слов, чтобы начать разговор. Тишина стала вязкой и тягостной, пока наконец Дмитрий не произнес:
— Какая мерзость, Боже мой…
— Мерзость? — заорал отец, вскакивая со своего кресла. — Ты говоришь, мерзость? Да это преступление, черт подери!
— Да, только попробуй кому-нибудь доказать, что…
— Да нечего тут доказывать! — рявкнул Александр. Он запихнул в рот табачную палочку и начал нервно ее пережевывать. Дмитрий пристально разглядывал позолоченный вензель на стекле стакана.
— Нас держат за бессловесное стадо. За скотов, которых нужно пасти на четко ограниченной территории, кормить по расписанию и тщательным образом выводить наиболее полезный и покладистый вид. Причем все это происходит исключительно в рамках закона! Фактически ведь нет никаких нарушений ни гражданского, ни уголовного права.
— Да уж, нам всего-навсего взрывают сознание! Изо дня в день, из года в год, управляя нашими чувствами и эмоциями, как угодно!
— Да и к ответственности призвать в общем-то некого, — продолжал рассуждать Дмитрий, чуть прищурив глаза и играя стаканом в руках.
— Разослать информацию по лентам новостей, подать иск в прокуратуру, в конце концов!
— По лентам новостей? И кто поверит бредням старого параноика?
— Прокуратура! Они-то обязаны рассмотреть все факты, и…
— Пап, ну на кого ты собрался подавать иск? И в чем состав преступления? Кого-то изнасиловали, убили, обворовали?
— Хочешь сказать, мы должны проглотить эту пилюлю и жить дальше, делая вид, будто мы нихрена не знаем? Сложить лапки, как та лягушка в байке и сдохнуть на дне крынки с молоком? — злобно бросил Александр.
— Нет. Я не думаю, что теперь, когда мы знаем истинное положение вещей, мы сможем сложа руки наблюдать, как рожденный волей системы чудовищный спрут запускает свои щупальца в мысли наших родных и близких людей, знакомых и коллег…
— Ты можешь выражаться по-людски, а не как долбанутый музой словоблуд? Или ты опять на свой микростенограф роман диктуешь?
— Я считаю, что мы должны действовать, просто обязаны!
— Интересно, и каким таким хитровынянченным способом мы сможем остановить машину, которую так кропотливо и ювелирно рожали самые блестящие ублюдки человечества?
— Можно попробовать разные варианты: аккуратно задействовать твои связи в СМИ, поучаствовать в дебатах, попытаться распустить слух в блогах. В общем, что-то в этом роде. Но только, мне кажется, так мы из крынки не выпрыгнем.
— Кончай мотать мне нервы. Я же по глазам вижу, что у тебя есть какой-то вариант.
— Есть. Примерно вот такой.
Дмитрий разжал пальцы, и стакан звонко хрустнул о керамическое покрытие пола, разбегаясь бисерными брызгами в разные стороны.
Александр уставился на осколки. Какое-то время он стоял, словно мраморная статуя — бледный и неподвижный, а потом плюхнулся на свое место и захохотал.
— А все-таки, стервец, ты сын своего отца! Точно: взорвем твари башку! Конечно, это не окончательное решение проблемы, но хотя бы вызовет временный сбой! И главное — мы привлечем внимание к Исследовательскому Центру, вызовем интерес к их деятельности. А там уж каждый сам волен решать, хочет он оболваниваться по чужой указке или нет!
— Ты ори поменьше, — не выдержал Дмитрий, опасливо глядя на дверь. — Ну а теперь следует придумать хороший план, причем вторая часть не менее важна, чем первая. Правильная информация должна стать общественным достоянием!
— Как ты любишь сахарно выражаться — аж пить хочется, — сказал Александр, наливая себе еще из большой запотевшей бутыли. — Прости, что без тебя, но твоя порция ушла в фонд угнетенного трудового народа. Так и запиши в свой стенографический дневник — если ты, конечно, его все еще ведешь. Отличная цитата!
Дмитрий хотел было возразить, что есть вещи, над которыми ерничать непозволительно, но передумал. Ему вдруг пришло в голову, что больше никогда он не сможет называть себя гуманистом, и писать о вселенском добре и свете он тоже потеряет право. Потому что какое может быть доверие к писателю, воспевающему то, что он сам же и предал, пусть даже во имя высокой цели?