Спрашивала отца: «Почему так?» Объяснял тысячелетними традициями.
Покинула дом без вещей. Написала бабушке с дедушкой записку: «Ушла с Назиром
навсегда!»
Он ждал. Тюбетейку (допа) на меня надел новую, красивую. Сказал: сейчас все будут
смотреть на меня из-за красивой допы. Повадками Назир иногда походил на мужчин из
аулов. Я сердилась, обзывала его баем. Он оправдывался: куда денешься? Пережиток
прошлого. Смотрели. Некоторые посмеивались надо мной. Шалость тоже замечала во
взглядах и зависть.
Пошли на базар. Купили все для плова. Вместе сфотографировались.
Варили плов у сестры его. Он варил сам. Я выбирала рис. Морковь резал сам. Чистила
чеснок. Готовили во дворе, в казане. Дома был муж сестры, он киргиз, 58 лет, ей - 30. Она
кондуктор. Очень красивые длинные косы. Мечтала быть актрисой. Ее звать Зейнаб, его -
Джангазиев Амеркул. Назир звал его пача (зять), я - дядя Амеркул. Он говорил: «Живите,
абы было согласие. И обязательно зарегистрируйтесь».
На улице было темно, прохладно: рядом горы. Дым, казан, высокие стены из глины...
Нравилось, как в детстве, среди гор или в казахской бесконечной степи.
Они ели руками, я - ложкой. Дядя Амеркул говорил: руками есть негигиенично. Назир
поддакивал. Ели на полу, на кошме, поверх кошмы - скатерка (дастархан). Плов лежал
холмом в огромном блюде, сверху - мясо, чеснок. И с яблоками плов приготовили.
Объедение!
Книг было много у них - стеллаж. Дядя Амеркул, он партийный и работает в
типографии.
Они спали во дворе, мы - в доме. Назир промаялся всю ночь. Не получалось.
Женщины были у него, девушек не было.
Наутро я чуть не ушла: отвращение. Он страдал. Такого убийственного отчаяния не
наблюдала: «Неужели я не мужчина?» Это и удержало. Произошло все днем. Понес
простынь показывать друзьям.
Зейнаб относится хорошо. Все по хозяйству делаю сама.
Мужские притязания Назира нестерпимы. Никакой радости. Кто-то из девчонок
уверял: нет ничего радостней. Отталкиваю. Реву. Ненавижу.
Сказала, что забеременела. Не поверил: очень скоро.
Кашлял. Отнял от губ носовой платок - кровь. Испугалась. Признался: туберкулез.
Лечили. Стала закрытая форма. Теперь, наверно, опять открытая. Из-за туберкулеза
освобожден от службы в армии. В тубдиспансер не хочет идти. Написала маме.
Лечится в тубдиспансере. Вечернюю школу иногда пропускаю из-за хлопот по дому.
Уговорила переехать на частную квартиру. Стала ходить в школу постоянно. Он с
подозрением: видел с каким-то мужчиной. А я дедушку с бабушкой не навещала. Пьяный
ревновал нахальней: бил. Как ударит - синяк.
На танцы не ходим, в кино - редко. Пошли в театр на узбекскую постановку. Назир
был пьяный, и нас выдворили.
Сдала экзамены, а 21 июля родила Назиру. В первый день он не пришел в роддом,
только на второй. Сказал: искал работу. Был как будто рад дочке. На присланные моей
мамой деньги купил большое ватное одеяло из расчета на себя и Назиру. Приданое
приготовила раньше. Первое время Назира спала в чемодане.
Он плохо помогал по дому. Когда ходила последний месяц, попросила воды принести.
Сказал: «Бабы последний месяц ходят и в шахте работают».
Он редко носит Назиру. Берет - несет, как бревно.
Назира - Надя на русский манер, а Назир - Коля. Наде исполнилось три месяца.
Переехали в садоводческий совхоз под Фрунзе.
Когда еще жили у тети Зейнаб, он внушал, как вести себя.
Пришли к нему гости. Как раз сварился борщ. Он налил борща для меня и унес в
сарай, в летнюю кухню. Я сидела и плакала. Он говорил, что в дом нельзя - там одни
мужчины. Не могла смириться. Взяла тарелку, в дом за стол. Не успела опомниться -
вышвырнул меня во двор.
Среди гостей был фотограф Джабар Владимирович Дождаков. Портретист. Его
снимки помещают в газетах и журналах, даже в «Правде» и «Огоньке». Он, когда мы еще
встречались с Назиром, снял меня для республиканской выставки. Премию получил. Лет
ему - под сорок. Судьба с перепадами. Учился на оператора в киноинституте. На третьем
курсе женился. Нуждались. Бесквартирье. Поехал на строительство химзавода. Ногу там
потерял. Инвалидность. Жена подала на развод.
Он еще художник. Рисует акварелью пейзажи. Нежные. Обязательно деревце или
фигурка человека в степи, перед горами. И всегда дымка, туманно, сумеречно. Подарил
нам, когда мы с Назиром сошлись, давнюю акварель. Башкирское впечатление. После
освобождения подался в Среднюю Азию. Отец русский, мать узбечка. Шил в Ташкенте,
Душанбе, Алма-Ате.
Видела похороны. На закате, тоже степь перед горами, бегут мужчины с умершим.
Похороны по-магометански. Красно над горами, долины синие, и люди бегут, не совсем
четкие, размытые, сероватые. Я не знала, кто это и почему бегут, но взглянула и поняла:
трагедия, смерть. Джабар Владимирович считал: из Назира может получиться художник-
фотограф, потому дружил с ним.
Часто я думала с восхищением о нем. Были дни, когда мысленно призывала спасти
меня от Назира. Назир чувствовал это. Ревновал.
Назир швырнул меня во двор, ударил по щеке, и здесь выскочил Джабар
Владимирович. Закричал: «Не смей!» Назир снова ударил. Джабар Владимирович схватил
его за руки. Сильный: Назир весь изогнулся, присел. Джабар Владимирович спросил:
«Будешь еще трогать?» Назир корчился, корчился: «Нет». Фотограф отпустил. Назир в
дом, за нож, два раза ударил Джабара Владимировича в плечо и в бок. Выскочили другие
гости. Назир бежать. Фотографа увезли на «скорой».
Назир прятался среди железнодорожных составов. Прислал мальчишку за пиджаком.
Чуть раньше приезжала милиция. Наверное, за домом наблюдали. Мальчишка привел меня
к Назиру, вскоре - милиция. В темноте прятались под вагонами, потеряли кофту мою. За
полночь вернулись. Дядя Амеркул выставил Назира из дома. Зейнаб не возражала. Я не
пошла за ним.
Он исчез. Оказалось - арестовали. Через несколько дней выпустили. Джабар
Владимирович написал в милицию, чтобы выпустили. Но Назир продал фотоаппарат и
кому-то отнес деньги. Сказал: откупился. Вскоре опять попал в милицию, и опять его, как
он выразился, «шуганули». Признался: спекулировал костюмами и брюками. Какие-то
женщины шили. Он продавал. Хороший барыш доставался. Через месяц мы перебрались в
совхоз, где ему устроили место завскладом.
Для устройства Назир ездил в совхоз. Днями отсутствовал. Навещала в больнице
Джабара Владимировича. Счастье, счастье! Необычайный человек! Назиру простил. Он
говорит, сам по себе не злой, но, увы, в генах записана ревность. И усвоил не самые
лучшие семейные традиции. И еще: мы, дескать, советские люди, - преобразователи. Мы
преображаем природу человека и природу природы. Мы кое-чего достигли, но слишком
торопимся. Нетерпение наше возвышенное, но порой оборачивается поспешностью.
Изменение особенностей жизни - бытовых, экономических, просветительских - не может
сразу изменить природу национальности, народности. Социально-общественные скачки от
формации к формации еще не означают, что скачками изменяется физиологическая, а
следовательно, психологическая природа человека.
Целый день в студии Джабара Владимировича. За что мне такая радость?! За
страдания? Пожалуй. Правда, мою радость все время перекрывала печаль. Он убежденный
одиночка. Ты никому не в тягость, и тебе - никто. Большинство мужчин сжигает себя на
прокорм семьи. Где уж тут создавать духовные ценности. Гонка за благополучием, которое