-- Иди сюда.
В левой рукавнице пульки ещё должны оставаться.
-- Ко мне спиной, на колени.
Сорванный со спины крепёж хвоста, тяги, болтающийся под грудью польский орёл, хитроумная золотобородая морда, путающаяся под ногами цепь вертикального кольца... Принцесса, подвывая, на четвереньках подползает. Снова, как в Полоцкой Софии, дрожа прижимается ко мне обнажённой спиной. Жаль, я в кафтане и бронях. Совсем, знаете ли, другой набор ощущений. Проще: никаких. И грудь её в моей руке - правая, а не левая.
Мда... На контакт не реагирует. Тискай, дёргай, откручивай... Полезнее корову выдоить - молоко будет.
-- Левую руку.
Рукавница выступает из рукава на ладонь. Заставляю положить её ладонь на мою под ствол.
-- Пальцы растопырь. Кнопочки чувствуешь? Под большим пальцем? Помнишь, я тебе недавно по руке гадал, пять дорог? Большой - смерть.
-- К-к-какая?
-- Быстрая, его. Эй, падаль, открой хлебало.
Шляхтич пытается отползти, дёргается, лужа крови под ним растекается шире. Но чувствительность не утратил - удар кулаком в живот в область выходного отверстия пулевого ранения заставляет вскрикнуть, открыть рот. Куда толчком всовываю ствол.
У рукавницы спуск и предохранитель вынесены к концу ствола, свободен последний сантиметр. Чтобы самому под выстрел пальцами не попасть. Постоянная проблема булл-папов.
Принцесса отдёргивает руку. Пытается.
-- Там... противно... мокро... слюни...
-- Это важно? Его слюни важнее твоей жизни? Ствол чуть приподними. Чтобы не в шею, а в затылок. Молодец. Нажимай.
-- А-ах!
Пневмат не даёт грохота. А жертва издавать звуки... уже нечем. Поэтому озвучка идёт от стрелка. М-м-м... стрелички? стрелкини?
У шляхтича выносит затылок, брызгами в стороны летят кровь и мозги, принцесса зажмуривается и продолжает давить на спуск.
Факеншит! Ка-акой я экономный! Аж три пульки осталось. Оставалось.
-- Ну ты, красавица, вооще. От обидчика одно личико. Довольно хорошенькое. Было.
Бесхвостый павлин валится с моих колен в сторону на загаженные доски пола галереи и начинает блевать.
Женщина: при всех нынешних, чрезвычайных, прямо скажем, обстоятельствах, укладывает по полу длинный султан на шлеме так, чтобы не замарался. Это не расчёт - у неё сейчас вообще никаких расчётов, это инстинкт.
Что ж, дело сделано.
Я обещал ляхам привести людей и лодки - исполнено.
Проявил дружелюбие: закатил пир, пригласил братьев-крестоносцев. Устроил им жор, пив и представление. А они, хамьё неблагодарное, пытались надругаться над моими женщинами. Одну убили, другую еле-еле спас.
Мерзавцы. Злым заплатили за предоброе.
А что у меня пулемёт в кустах и бойцы в засаде, так я вообще очень предусмотрительный.
Они - напали.
Мы - отбились.
Потому что Господь надоумил и помог.
Да, детка, я приуготовлял провокацию. Да, без этого можно было обойтись. Можно было просто их перебить. И превратить в мучеников. Нужно было показать сущности. Вызвать со-чувствие со-ратников. Они должны думать также, как я. Дать им моральное обоснование. Не война Рюриковичей с Пястами, не Руси с Польшей, не православных с католиками - битва добра со злом.
Понимание массовых реакций здешних хомнутых сапиенсов позволяло прогнозировать и принять меры.
Нет, пропаганда - не здесь. Конечно, мы немедленно распространили свою точку зрения на произошедшее. Но это... мало кого волнует. Кроме моих. Мои - должны быть уверены в моей правоте. А в Польше...
Люди воспринимают ту информацию, которая соответствует их прежде сложившимся представлениям.
Ляхи - все! - знают, что схизматы - злобные, лживые, трусливые, кровожадные..., как Кадлубек в РИ напишет. Никакие слова не переубедят. И добрые дела - тоже. А злые - подтвердят. Нужно изменить сложившиеся представления. Они разрушаемы новыми условиями жизни. Тогда, вместе с разрушенными представлениями о повседневности, рассыпятся и стереотипы национального, религиозного, сословного... сорта. Вот тут только, в момент развала прежнего, начинает хоть как-то работать пропаганда.