Элька отложила в сторону шитье и, сердясь почему-то, стала вписывать в книгу песню со слов Ляма. Строчки у нее получались длинные, во всю ширину страницы.
В четверг, в самый базар, на площади появился человек в кожаных рукавицах, с широким лицом и широченной бородой. Ног у него не было, они у него были отняты по колено. Он начал говорить и сразу же привлек к себе народ. Крестьяне забыли про базар и окружили его плотным кольцом. Его голос заглушал базарные шумы, он звучал чисто, широко, задушевно. Лавочники оставили свои лавки, крестьянки и ребята забирались на свои или чужие телеги. Все были словно зачарованы, даже тот, кто не все понимал в его речи. Выходило, что он толкует о рабочих, о земле, о крестьянах. Деньги в его шапку так и сыпались со всех сторон, казалось, они сами вылетали из карманов и узелков и устремлялись к нему. Но он на деньги не обращал внимания и без передышки продолжал всех чаровать своими речами. У одних на глазах выступили слезы, другие с удивлением толкали соседей, третьи низко опускали головы. Неподалеку стояли урядник и стражники и тоже прислушивались к речам калеки.
Лям пробрался вперед и жадно слушал безногого. Он хотя и плохо понимал его, но все же не мог сдвинуться с места. Аршин, который на минуту оставил склад и прибежал сюда, завидев Ляма, пригнулся к нему и сказал:
— Борода знает, что говорит. Вот это настоящие речи! Но понимают ли они, что он хочет сказать? — И он многозначительно указал на людей.
Лям не мог оторваться от калеки.
А немного погодя, глубокой ночью, вдруг поднялся переполох. Народ выбежал из домов и смотрел на север. Небо в той стороне было охвачено заревом, которое вздымалось все выше и выше. Прошел страшный слух, который передавали как великую тайну на ухо:
— Лукьянов горит! Помещик Лукьянов! Крестьяне подожгли!
Но Петрик и Лям знали, в чем тут дело. Они спрятались за землянкой, повернули раскрасневшиеся лица в сторону полыхающего пожара и украдкой от всех радостно смеялись.
В пламени этого пожара начисто сгорел страх Петрика перед помещиком Лукьяновым и перед лукьяновским судом.
[7]
Фекла подтапливала печурку. Сухой кизяк дымил и наполнял землянку смрадом. Фекла все время держала на огне кулеш. Петрик сегодня что-то запоздал, видно, его не отпустили вовремя.
Наконец он явился, но на мать даже не глянул и есть ничего не стал. Пробурчал невнятно себе под нос:
— Есть не буду. Спать хочу.
Фекле это не понравилось. Что-то здесь неладно. Она подошла к сыну, вытирая слезящиеся от дыма глаза:
— Что с тобой?
— Ничего.
— Почему так поздно пришел?
Он буркнул что-то неразборчиво и направился к постели.
Мать остановила его, подняла на нем рваную рубаху и стала ощупывать и оглядывать его спину.
— Пусти! — отвернулся он. — Меня не били. Я сам виноват. — И вдруг припал к матери.
— Что случилось? Говори уж.
— Я потерял квитанцию за сегодняшний день.
— Ой, лихо мне! — Она с неожиданной силой оттолкнула сына. — Как же ты потерял?
— Потерял… Не знаю как. Искал. Нету.
— Искал? В такой темноте? Ох, горе мое!
Лям все это слышал. Он сидел на лавочке в темном углу, скрытый дымом и сумраком. Потихоньку выбрался из землянки и зашлепал по лужам. Он долго месил грязь ногами, низко опустив голову. Глаза застилал тот особенный хмурый сумрак, какой бывает только вечерами ранней весной. Он разбивал каблуком хрупкий ледок на лужах, похожий на серые лоскутки бумаги. Ему все чудилось, что за ним шагают и Фекла, и Петрик, и бабушка. Они бредут, пригнувшись к лужам. Фекла ворчит, ругается, а бабушка с ней говорит по душам. Фекла еле плетется на своих распухших ногах и в конце концов умолкает.
Когда Лям, потный, забрызганный грязью, вернулся в землянку, Петрик уже сидел за столом и хлебал кулеш. При желтом свете каганца было видно, как пар от кулеша окутывает его лицо.
Рядом сидела мать и успокаивала его:
— Ничего, ты работал, и тебе заплатят. Гайзоктеру не нужны твои семь копеек.
Потом она сняла с него сапоги. Петрик не давался, но мать настояла на своем. И хотя мать и сын неуклюже, без тени улыбки боролись между собой, все же чувствовалось, что между этими двумя забитыми, измученными существами протянулась ниточка любви и преданности.