Весенние дни, недели и месяцы мелькают точно сон, друзья и не замечают их. Даже самые утомительные часы работы не выводят их из сладостной мечтательности.
За это время Петрика на мельнице не раз били, а над Лямом Пустыльники не однажды издевались. Он опять раза два опухал, а из правого локтя у него пошел гной. За это время произошла история с мнимой болезнью Эльки и продолжалась охота Гайзоктера и конных городовых за тенью Аршина. Но все эти события для приятелей были не главными. Главней была та нестерпимая боль, которая прожигала их насквозь. Она была во много раз тягостней, чем гнет всех хозяев, у которых им уже довелось побывать; боль нестерпимо сладостная и влекущая, как надежда на восстание и отмщение своим хозяевам; боль нестерпимо влекущая, как надежда уйти когда-нибудь в неведомую, заманчивую даль.
[10]
С некоторых пор Ляма перестали кормить на кухне и вместе со всеми Пустыльниками стали сажать за стол.
Для Ляма это и лучше, и хуже. Лучше — потому, что здесь едят вкуснее, чем на кухне; хуже — потому, что здесь все едят из одной миски, а это особое искусство. Надо быть очень ловким, чтобы не запутаться своей вилкой среди других шести и не дать себя в обиду.
Ляму подкладывают самые жилистые куски мяса, причем брать можно только у своего края. А если ему хочется достать кусочек мясца помягче, из тех, что лежат поближе к Пустыльникам, надо не зевать. Надо так хитро подцепить кусочек жилистого мяса у своего края, чтобы он сразу же сорвался с вилки и упал поближе к краю противника. Потом надо водить вилкой так, будто охотишься за своим кусочком, а на самом деле поддеть кусок получше. Противники, которые следят за тобой во все глаза, видят все это, но ничего не могут поделать, раз ты действуешь искусно и ловко.
Как трудно дается это искусство, Лям испытал на себе.
Однажды Лям ел фаршированную шейку. Это было как раз после того, как он развесил груду тяжелых шкур и руки у него еще дрожали. Чересчур легкая вилка тряслась в руке, и он ее еле держал. Он был голоден, а шейка была очень вкусная, но слишком мучнистая и забивала горло. Ничего не делавшие Пустыльники уписывали ее вовсю, а уставший Лям не поспевал за ними и вдруг начал давиться.
Хозяйка вскочила, выволокла Ляма на кухню и давай дубасить его по спине:
— Не хватай, жадина! Не обжирайся!
Слезы выступили у Ляма на глазах.
Хозяин шепотом отчитывал хозяйку за то, что она посадила Ляма вместе со всеми за стол, а хозяйка бросала сердитые взгляды на Ару и вполголоса ругала и Ляма, и оборванцев всего мира. В тот же день Лям узнал, что Элька вдруг отправилась к доктору Рикицкому.
К Рикицкому обращались больные с язвами на стыдном месте, с безнадежной одышкой и кашлем и вообще еле живые, которым остался час до смерти.
К доктору Рикицкому попасть не легко, его осаждают самые убогие, самые калеки. Приезжают к нему также важные господа и дамы и долго стоят в очереди у двери наравне с простым людом, потому что Рикицкий шесть дней в неделю пьянствует и никого к себе не допускает. Он говорит: «Шесть дней моих, а седьмой для больных». Вот почему в этот день и накануне здесь сущее столпотворение; больные ютятся в домиках и лачугах, на постоялых дворах, во всех конурах, окружающих дом доктора Рикицкого. Тяжелобольному и не пробиться сквозь толпу. Однажды бабушка повезла к нему ребенка и никогда не забудет эту поездку. Доктора часто вспоминают за столом. Если кто-нибудь, к примеру, приналяжет на репу, ему напоминают слова Рикицкого: «Кусочек репы — это кусочек золота, много репы — дешевле пареной репы». Вся округа знает знаменитый рецепт, который он вручает каждому пациенту:
По какой же причине Элька вдруг отправилась к доктору Рикицкому?
Лям помчался домой. От бабушки он толку не добился, однако ее лицо и ее ответы успокоили его. Он понял, что ничего страшного не случилось. А вот Пустыльники переполошились, Ара заперся в своей комнате и громко шмыгал носом. Возле запертой двери топталась его высоченная мамаша; она дергала дверь и умоляла открыть. Пейсах Пустыльник, как обычно, выводил мелком на прилавке какие-то расчеты. При этом он время от времени покрикивал в сторону запертой двери:
— Ко всем чертям! Ко всем чертям! Осел этакий!
Не успел Лям войти, как хозяин схватил его, втолкнул в кухню и строго спросил:
— Что стряслось в Элькой?