— По этапу! — отрубил начальник, не останавливаясь.
— Отдайте мои деньги! — бодро прохрипел Петрик.
Этого никто не ожидал.
Начальник обернулся.
Жандарм мигом вытащил из манжета завернутую в бумажку мелочь и протянул начальнику:
— Два рубля восемьдесят копеек. Деньги краденые. Сам сознался.
Петрик побледнел. Это еще что? Начальник что-то буркнул. Жандарм затрясся как в лихорадке, подбежал к Петрику и протянул ему деньги:
— На!
В выкрике слышалась такая боль, словно он отрезал кусок собственной плоти и даровал его этому несчастному оборванцу.
Силы, это невесомое благо, которые прибавились Петрику после купания, теперь, после победы над жандармерией, еще приумножились: он получил обратно деньги, да еще, сверх того, сами враги отвезут его в Херсон!
Пока что Петрик сидел в каталажке, ел казенный хлеб и запивал его чаем, за что жандарм выжимал из него копейки. Он ни в чем не нуждался. Боялся он лишь одного — как бы нелегкая не принесла Гайзоктера, Лукьянова или еще какого-нибудь черта, и тогда раскроется, что насчет Херсона он наврал. Вот когда ему достанется на орехи!
На рассвете арестант Петрик тихонько приоткрыл дверь каталажки. За спиною храпящего стража он снял с гвоздя ключ от двери, отпер ее и вышел наружу.
Солнце еще только собиралось взойти. Резкий холодок ударил ему в лицо. От радостных широких глотков, какими Петрик пил эту прохладу, распирало в груди. Холодок этот ознобом прошел по всему телу, резанул ноздри, два ряда зубов до самых корней, самую глубь гортани.
Он зябко повел плечом, оглянулся и зашагал по росистой траве к речке.
Неистовствующее тело разрывало ровную поверхность воды, и с плоского илистого дна с шумом вздымались целые фонтаны грязи. Петрик, как ребенок, который знает, что унести с собой речку нельзя, все же пытался это сделать: раскинув руки, он забирал под себя побольше воды, загребал ими во всю ширь, нырял вниз головой, доставал до самого дна, и снова и опять все сначала.
Петрик спешил вернуться в каталажку раньше, чем проснется жандарм. Он шел, насвистывая что-то, подергивая в такт молодыми плечами; увидев на пути райскую яблоню, вскарабкался, набрал полную пазуху яблок и спрыгнул на землю. Покрытые росою яблоки, хвостики которых похожи на китайские бородки, он кидал в широкий рот и пожирал их с такой быстротой, что даже не успевал как следует почувствовать их горьковато-терпкого вкуса. На душе было весело.
Два мужичка в свитках, покрытых толстым слоем пыли, с длинными посохами в руках гнали стадо волов. Как два пугала, шагали они позади стада, не обращая внимания на пылищу, которую поднимали волы.
— Други, чей скот гоните? — спросил Петрик, потому что и мужички, и быки показались ему знакомыми.
— Гайзоктерский, — ответили они, как ровне.
— Куда ж вы его, други, гоните?
— В Одессу на базар, родимый.
— А далеко ли до Одессы?
— Кому далече, кому близко. Для нас — девять суток.
— Возьмите и меня в Одессу!
— Айда!
Новая возможность! Он почувствовал себя вольной птицей: он сам может распорядиться своей судьбой. А что, если на самом деле пристать к чабанам и вместе с ними гнать гайзоктерский скот? По обеим сторонам стада побегут лохматые сторожевые псы. Он будет шагать по неведомым просторам, постелям, мимо хуторов и деревень. Рано утром, по холодку они будут гнать вовсю, чтобы согреться, а когда солнце начнет припекать, остановятся, дадут волам попастись, чтобы жара их не сморила, чтобы они могли окунуть разгоряченные морды в прохладную траву. А вечером снова будут гнать свое стадо, снова будут бродить по неведомым просторам, встречать новых людей; где-нибудь им попадется кирпичный завод, какая-нибудь фабрика. Будут гнать дотемна, потом ночевать в голой степи, у какой-нибудь речки. Волы улягутся, рядом свернутся клубком запыленные, лохматые псы, а чабаны примутся рассказывать всякую всячину. Ведь где только они не побывали на своем веку!
Благодать!
Вдруг он спохватился: нет, надо вернуться в участок, а там двигать на Херсон — и побежал своим путем. У вокзала Петрик уже застал несколько ранних пассажиров и тихонько прошмыгнул мимо них к себе в камеру.
Наконец настал долгожданный час. Петрик бодро, навытяжку стоит перед жандармом, точно перед начальством. Тот составляет рапорт для стражника, который отвезет Петрика в соседнюю волость, откуда его повезет другой, потом третий, четвертый, десятый, и так до самого Херсона.
Пудовая жандармская голова при каждом слове вскидывается вверх: