Случилось так, что двух работников с фабрики уволили за то, что они не поклонились хозяину. Рабочие потребовали их восстановления, угрожая в противном случае забастовкой.
А директор твердил свое:
— Я давно замечаю, что многие рабочие и служащие выражают недовольство. То им не нравятся порядки на фабрике, то им не по нутру хозяева, то дирекция. Недовольные эти и носа не умеют вытереть, а подстрекают остальных, учат их не уважать старших, сеют ненависть к хозяевам. Мальчишки и девчонки работают из рук вон плохо, ленятся, лодырничают, — смотреть на них противно. Вот эти сопляки, работа которых и гроша не стоит, ко всему прочему еще грубят, хулиганят, ставят под угрозу все дело.
В хибарке за столом снова собралась компания, здесь снова писали. Лампочка, как раньше, стояла на цветной коробке из-под чая Высоцкого, и Ара опять составлял письмо. Но на сей раз это уже было не обращение обманутой девушки к богатому соблазнителю. Сейчас Эсфирь держалась в стороне, но Руня снова пылала ненавистью к кому-то и никак не хотела идти спать. А из спаленки, как обычно, доносилось посвистывание спящей матери. Кроме своих, здесь были двое рабочих с фабрики Высоцкого и горбун Миша Альберт. На нем была форменная тужурка с блестящими пуговицами. Сам не выше стола, он стоял подле Ары и заглядывал в бумагу. Ара буквально смотрел в рот каждому, кто пытался произнести дельное слово, старался уловить это слово и закрепить на бумаге.
И самые дельные мысли высказывал тонкогубый рот на белом треугольном личике. У обладателя его, горбуна, была большая голова, черные до блеска пряди мягких волос и красивейшие глаза. Дико было, что такое тонкое лица и красивая голова покоятся на исковерканном двумя горбами туловище.
Ара едва сдерживал отвращение к тому, кто выглядел каким-то уродливым комочком, ощипанным птенцом, ломкой посудиной. Кажется, одно неловкое движение, и это существо будет сплющено, разбито.
Но таким Миша представлялся только издали, на улице. Вблизи же его уродство забывалось; вблизи собеседник видел перед собой находчивого, веселого, остроумного парня, способного разбираться в высшей математике, потолковать по поводу главы из Карла Маркса, поставить мат сильнейшему шахматисту города, и все это с шуточкой, прибауточкой, так что поневоле всем вокруг становилось весело. Именно ему-то Ара и заглядывал в рот. Именно его речь звучала на редкость убедительно, особо отточенно, язвительно. Однако прерывистое дыхание, из-за которого Миша часто проглатывал конец слова, портило его речь.
Совсем недавно Ара сам убедился в том, какое значение имеет слово Миши Альберта для молодежи, для бедноты их переулка. Миша направился в Пересыпь сдавать экзамены за семь классов. Об этом знали все подвалы, вся улица; все были озабочены и волновались так, словно Мише предстояло взять Пересыпь штурмом. Утром соседи, вылезая из своих душных нор, чтобы отправиться на осточертевшую работу, видели издали, как мать провожала своего Мишу, а он умолял ее; «Не надо, мама! Не провожай, неловко!»
От прерывистого дыхания голова его как-то странно покачивалась меж двух горбов. Он подошел к гимназии, к огромному зданию с четырьмя фронтонами, всю величину которого он даже не мог охватить взглядом, — ведь голова его была прикована к горбам. Там Мише придется сдавать экзамены саженному детине — директору. Они останутся наедине, с глазу на глаз, и схватка начнется. Директор постарается его срезать, свалить, утопить, но Миша ему не дастся. «Он им покажет! Уж он им покажет! — говорили соседи. — Телу его грош цена, зато голова у него золотая».
Эсфирь в тот день не пошла на фабрику. Она сидела в тенистом гимназическом саду под пышными пахучими кустами сирени, рядом со многими другими, которые так же, как и она, волнуясь, ожидали добрых вестей. В сторонке ждала Мишина мать. Сутулясь, вытирала она нос и глаза и молила Бога помочь ее сыночку с честью выйти победителем из тяжкого испытания.
— Тише, ребята, Ара клюет носом!
Ара очнулся и снова взялся за перо. А Миша потер виски и стал диктовать ответ дирекции, Высоцким, а также всем, всем:
«Ко всем рабочим! Господа Высоцкие слывут не только богатыми чаеторговцами, но и филантропами, благодетелями. Они кичатся своим ученым свободомыслием. И в то же время эти добросердечные либералы Высоцкие эксплуатируют у себя на фабрике рабочих самым жестоким образом. Они предпочитают труд малолетних детей, труд школьников. Высоцкий обещает им у себя на фабрике рай земной. Но вы, трудящиеся Одессы, конечно, не раз встречали поутру кучки детей этого рая и поражались их ужасному виду: чахлые, бледные, рахитичные, кожа да кости.