Петрик украдкой смущенно потер лицо. Неужто Кет всерьез полагает, что Петрику пора начать бриться?
Немного позже приятели шагали по обе стороны Эльки и оживленно говорили, перебивая друг друга и стараясь привлечь ее внимание. Однако их сбивало с толку ее пепельно-желтое лицо. Щеки ввалились, платье на ней было потрепанное, разбитые туфли шлепали по тротуару. Только высокий, белый лоб остался тем же; он нависал над ее худым, осунувшимся лицом совсем как чужой. Странно, ведь она работает в таком роскошном магазине! Одно лишь окно из зеркального стекла — уже целое состояние.
Петрик не выдержал:
— Что с тобой, Элька?
— Со мной? — удивилась она. — Ничего, — и еле слышно закончила: — Слишком затянулась забастовка у Эйдемана. Скажите, — неожиданно перебила она себя, — что у вас делал Меер Шпон?
— Аршин? Счастье его, что он вовремя убрался. — Кет стал подробно рассказывать, как появился Аршин и что он за человек.
Петрик знал, что Эльке нечего рассказывать, кто такой Аршин и что он собой представляет, все же он не перебивал товарища. «Как она меняется в лице», — подумал он, а вслух сказал:
— Элька, нас в любую минуту могут схватить. Ведь за нами гонятся.
— Да, да, мы еще поговорим. А пока пошли со мной, я спешу на суд над Меером Шпоном. Вы можете там рассказать все, что знаете. — Она умолкла и больше ни слова не проронила всю дорогу, несмотря на настойчивые, недоуменные вопросы приятелей.
Они торопливо спустились куда-то по шатким ступенькам. В полутемном подвале уже собрались люди. Их лица смутно различались в полумраке. Кто-то засветил маленькую лампочку.
— Это наши. — Элька показала на Петрика и Кета и запросто села за стол.
С минуту в подвале стояла напряженная тишина.
Неизвестно, то ли суд только что начался, то ли он уже был в самом разгаре.
Человек с рыжими усами предоставил слово пожилому рабочему, который заговорил на не очень правильном русском языке:
— После того как нас победили, когда наступило тяжелое время реакции и эта чума косила нас сотнями, — с кем был тогда Меер Шпон? Он один из первых опустил голову. Если б он отошел от революции, как это было со многими интеллигентами, стал бы предателем, ренегатом, перед нами был бы явный враг. Но этого не случилось. Он остался среди нас, сея уныние, малодушие, неверие. Не знаю, что так быстро вылечило Шпона от малодушия, то ли его близкое знакомство с ликвидаторами и с жалкой возможностью повести рабочее движение по легальному пути, то ли жизненные блага, которые так щедро сулят всем ликвидаторы: выгодно жениться, стать хозяйчиком и посмеиваться над нами, как взрослый над забавами детей. Не понимаю, зачем он снова пришел к нам?
— Соскучился, — протянул кто-то из темноты.
Петрик вздрогнул и резко обернулся; голос показался ему знакомым, но он боялся верить своим ушам. Неужели это Ара Пустыльник?
— Не перебивайте! — строго сказала Элька.
Петрик впился глазами в глубину темного, продолговатого подвала. Он видел смутные очертания троих, но узнать их не мог. Один сидел в стороне с опущенной головой и, упираясь руками в колени, монотонно покачивался.
Пожилой рабочий продолжал:
— Может быть, Шпон наконец понял, что правдисты взяли на себя руководство нарастающим революционным движением под неурезанными лозунгами, над которыми издеваются меньшевики? Может быть, наконец ему стало ясно, что соединение политических и экономических требований во время забастовок мы считаем признаком зрелости рабочего движения, признаком подлинной революционности? Меньшевики над этим смеются и считают это нецелесообразным. А как думает Шпон? Во время реакции он потерял веру, искал утешение в ликвидаторстве, а сейчас, когда рабочее движение нарастает и мы руководим подъемом и защищаем его от ликвидаторов, которые убивают в народе стремление к решительной борьбе, — теперь Меер Шпон изволил вернуться к нам. Спрашивается: можем ли мы его принять?
Сидящий в углу с опущенной головой перестал покачиваться. Петрик вдруг вспомнил, как полуодетый Аршин спасал его от Йотеля, когда тот избивал его.
— Мы всегда знали истинную цену любителям левых фраз. Если я не ошибаюсь, Меер Шпон в свое время был за отзовизм, потом успокоился и стал заправским ликвидатором в лоне «легального общества».
— А Фарфорим? — снова услышал у себя за спиной Петрик знакомый гнусавый голос.
— Не перебивайте оратора! — строго повторила Элька.
Петрик сидел как на иголках: не идет ли речь о дяде Эльки, Шаме Фарфориме, изобретателе чудо-калош, которого Лям считал без вести пропавшим?