Собака на бегу проглотила хлеб, который ей бросал Лям, а на него и не глянула. Ляма даже обида взяла; а при мысли о том, что он прикоснется к ее рыжеватой шерсти, его охватила дрожь.
Собака, видно, уже долго искала своего запропастившегося хозяина и выбилась из сил. Она, наверно, была очень голодна, потому что пошла наконец за Лямом, который все выносил и выносил ей хлеб из дому. Потом Лям набрался духу и накинул ей на шею веревочную петлю.
И тут собака заметалась, рванула изо всех сил, кинулась бежать, волоча за собой Ляма из переулка в переулок и затащила его куда-то к черту на кулички.
Конечно, глупо было так обращаться с этой чудесной заблудившейся собакой. Но отступать уже было поздно. Лям все еще изо всех сил держал веревку, хотя собака завела его уже к оврагам. Вдруг она остановилась и стала разглядывать Ляма. Страх охватил его. Потом собака, недолго думая, подступилась к нему. Лям попятился назад. Собака — за ним. Лям в испуге бросил веревку и пустился бежать, а собака с веревкой на шее — за ним. Тут все побежало: и мост, и берега, и камни — все, все. И вдруг — трах! — откуда ни возьмись, объездчик; он ухватил Ляма за шиворот и огрел арапником, а собака стала лизать объездчику сапоги.
Лям поднял голову к чавкавшему Тхаржевскому и подумал: «Хорошо бы поскорей убраться отсюда! Но как это сделать?»
После еды Тхаржевский снова лег и заговорил:
— Как вы полагаете, друзья мои, отчего люди погибают? Отчего мир так неладно устроен? Только из-за сатириезиса. Да, только из-за сатириезиса. Эта болезнь убивает человечество. Я лег, когда начался семилетний год Сатурна, и не встану, пока не окончу труд, который принесет мне исцеление. Последние дни я отрешен от всякой жизни. Огонь по ночам не посещает меня. В этих тазах с прозрачной водой ночью отражается небесный свод, по которому я изучаю течение семилетнего года Сатурна. После семи лет я встану и подарю миру свое произведение, и тогда всем людям откроется чудесная жизнь, которая цветет между ними, но о которой никто ничего не знает. Мой труд называется «Сатириезис под каблуком семилетнего года Сатурна». Кроме вас, мои друзья, об этом еще никто не знает. Теперь все зависит от вашей воли: хранить эту тайну или передать ее людям нашей планеты.
Лям подумал: «У него не все дома». А барин в кровати продолжал:
— Кто знает? Тайну моей отрешенности я вам открыл. Может, вы станете первыми счастливцами в городе, первыми счастливцами на земле. Поэтому я хочу вам показать, как выглядит другая жизнь, которая живет среди нас и о которой никто ничего не знает. Подойдите поближе!
Возбужденные, охваченные непривычными, смутными чувствами, ребята едва решились подойти к кровати. Тхаржевский сел, засунул глубоко под подушку руку, вытащил выглаженный носовой платок и развернул его. Там оказались два листочка орешника.
— Вы видите, что на них творится? — Он поднес листик сначала к глазам Ляма, потом показал его Шайке, но из рук листочка не выпускал.
Ребята ничего там не увидели.
— Теперь вы поняли, что тут происходит? — Он вскочил так порывисто, что, если бы не торжественный тон, не горящие глаза, не широкая борода и вообще не будь это доктор Тхаржевский, ребята прыснули бы со смеху.
И когда он доверил им сначала один листик, затем другой и велел подойти к окну и хорошенько приглядеться, они и тогда увидели там только то, что обычно видишь на любом листочке. Им было стыдно сознаться, что они ничего особенного не видят, и они молчали.
— Друзья мои, — восторженно воскликнул хозяин, — я вижу, вы поняли, что происходит на листьях. Ваше удивление меня радует. Ступайте, друзья мои! В вашей власти держать все виденное вами в секрете или передать об этом другим.
Услышав слово «ступайте», ребята тотчас поклонились хозяину разок, другой и быстро направились к выходу.
На улице Лям расстегнул воротник. По мере того как они удалялись от этого дома, растерянность их проходила, и только одно занимало теперь ребят: кто он — помешанный или на самом деле великий человек, которого они понять не могут?
Когда Шайка заявил, что у доктора в голове клепки не хватает и что он, Шайка, больше к нему не пойдет, Лям глянул на него и промолчал.