Все приуныли. Налили ещё по одной. Надо бы поесть. Сабировы выпили по треть рюмки — для поддержания компании, больше не пили. Для остальных актуальна проблема, что, если бы запасы алкоголя не сокращались стремительно, нам всем грозил бы цирроз печени. А пока смерть от переохлаждения более вероятна. Комендант поддержал снятие дежурного, потому что его «тайник-гнездо» не имеет своего подогрева (кроме выдаваемого двухлитрового термоса сладкого краснодарского чая). А ночь в холодном здании или на улице — верная смерть.
Пока совещались и ставили флажок на подстанции, химическом заводе, делали заметки в блокноте (памяти я доверял слабо) — стемнело.
Минус тридцать два.
Ночь. Мы вышли и громко предупредили всех, что ожидается большой мороз. Лютый. В туалет сходить как можно раньше. Держаться центра Цеха. Спать ложиться группами, укрываться всем, чем можно (за эти дни одеял натащили словно мыши соломы в домик). Оставим караул следить, чтоб не погорели. Костер и металлическая печь (Иваныч её собрал как чудовищный аналог буржуйки, только намного больше, сложнее и назвал — «капиталист») будут жарить по максимуму. Благо запас дров (вообще-то это не были честные дрова, а куски поддонов, катушек, коробов, некоторой мебели) был огромен.
Парней погнал отдыхать. Несмотря на усталость, дежурить остался я и неожиданно серьезный Август.
— Вы боитесь смерти, Антон?
— Не особо. Я активно борюсь за живучесть. Некогда бояться, когда занят. Знаете, с детства не умел быть самым красивым, самым опрятным, самым лучшим учеником, обаятельным с девчонками, богатым, модным, популярным, но — всегда живучим. Как в старых советских фильмах, когда капитан ревёт зверем в трубку своим матросам, когда судно пылает и одновременно тонет — «боритесь за живучесть». Потому что живучесть железа зависит только от людей. Я чертовски живуч, конец света не убьет меня. Наверное.
Август сегодня не похож на себя. Молчит, слушает. Подал мне бутыль. Я отхлебнул. Какая-то жуткая брага.
— Кхе, ох. Что это?
— Вино, изготовленное из запасов дядиного вишневого варенья, дрожжей и теплоты моей квартиры. Крепленое самогоном бабы Насти из четвертой. Вкуснота. Хотел сказать. Люди будут до последнего держаться, старательно не замечая изменений, шептаться про свежевыдуманные аномальные заморозки и придерживаясь старого образа жизни. Но это как эффект лягушки. Слышали о таком?
— Представьте себе, да. Одну лягушку сажают в ведро, ставят на огонь, вода греется, она постепенно закипает, лягушка варится заживо. Вторую сразу кидают в кипяток, она выпрыгивает и выживает. Типа, всё дело в постепенном накоплении изменений. Как у нас вокруг, только наоборот, становится холоднее. И люди не умнее лягушек. Дайте ещё своего пойла, мне кажется, я на секунду вспышки на Венере увидел. Крупным планом.
— Ну, это не от моего винца, звезды сегодня и правда яркие. Кстати, про небо, посмотрим в окна, Антон Александрович?
— Давайте. Заодно температуру узнаем.
Минус сорок градусов. Минус сорок мать его градусов. В августе, в средней полосе России. На окна, украшенные рисунками инея, холодно даже смотреть.
Очистили кусок. В небе северное сияние. Бледно-оранжевое. Оно же вроде зеленоватое должно быть? Звезды такие яркие, что видны даже через вулканическую дымку и северное сияние.
— Смертельная красота, — пробормотал Август.
Лагерь беженцев имени Фрунзе. Внутренняя деревня. Сейчас минус был даже внутри цеха, но, конечно, не такой лютый как «на улице». Надо и по помещениям градусники повесить, чтобы знать, что и как. И завести журнал наблюдений, с датами и температурами. Вроде судового.
Прошёлся, проверил всех. Август встал, покачиваясь, глаза мутные.
— Посплю. Знаете, Антон. Где-то должен быть усатый подполковник МЧС с усталым лицом, который налаживает радиосвязь и координирует лихие отряды военных, спасателей, полицейских, росгвардии и так далее. По законам военного времени расстреливает мародёров, убийц, насильников и бандитов. Где работают дизеля и дрожит тусклый свет ламп, рисуются схемы раскопок, где в бомбоубежищах варят невкусную кашу и плаксиво спят спасенные дети. Где седые профессора, спасенные вместе с книгами и записями не спят, тихонько спорят о причинах и следствиях. Где суровая советская инфраструктура городов, бомбоубежища, тайные склады, система гражданской обороны, госрезерва, она же «Закрома Родины», которая сама по себе способна прокормить выжившие проценты десятилетиями. Наш суровый северный государственный порядок способен быстро среагировать на ледниковый период, отопить, прочистить часть дорог, спасти людей, ещё и остаться у руля.