Фух.
Последний? Удалось напарнику завалить остальных?
Где Аяз?
— Не стреляйте, фраера, я сдаюсь! — орёт последний. Не стал сражаться вместе со всеми. Крадется.
Тело болит во всех местах. Привстаю с «карачек» чтобы увидеть над сугробами недобитого гопника. Левая рука опирается на топор как на посох, правая до хруста пальцев сжимает вальтер. Предательски дожат руки, ствол ходит ходуном.
— Переговоры, малой? — ору наугад, пытаясь унять дрожь. Если не смогу целиться, не смогу стрелять. Не смогу стрелять, неромантично умру в этом грязном снежочке. — Ты из какой банды? Мы отряд Цепеша! Знаешь его?
— Какого Цепеша?
Гред-ддам. Над вселенной грохот выстрела. Поднимаю голову. Кажется, это Аяз завалил последнего оленя.
— Дракулы, твою мать, — бурчу под нос.
— Аяз? Родненький, ты где? Там же? Я иду.
Я весь в снегу, в чье-то крови, перебирая руками и ногами заползаю на трансформаторную будку, которую занял товарищ татарин.
Аяз ранен.
Смотрит не залитым кровью глазом, улыбается, кивает. Ещё жив. Руки на животе.
Голова, лицо, всё тело в кровь. Враги стреляли наугад, но снег не защитил от пуль. Он весь изранен, последнего врага застрелил уже на останавливающемся сердце.
Подполз к его лицу, ловя последние вздохи. Не задавая вопросов, прильнул ухом к его губам.
— Брату передай, люблю его.
Аяз умер. Не было конвульсий, он просто затих.
Привстал на коленях, положил ему в руки трехлинейку. Как говорил Лермонтов — «он встретил смерть лицом к лицу, как в битве следует бойцу». И, с оружием в руках.
Дрожащими руками попытался вытереть кровь с лица. Повернул глазами к небу, откуда падали снежинки.
Привел меня в чувства Иваныч. Выглядело это как пара затрещин по мордасам. Оказывается, я сидел над телом и слегка раскачивался, обнимая топор.
Он без слов понял, что случилось, щупал, проверил нет ли на мне новых не предусмотренных изготовителем отверстий. Потом залепил приводящую в чувство оплеуху.
После — принялся командовать.
Тело татарина спустили. Грузили содержимое гаража, парни обыскивали убитых. Отыскали и принесли мой тесак (оказывается, выронил).
Тот парняга с отрубленной в сугробе ногой — пытался уползти, преодолел метров пятьдесят. Судя по масштабу кровавого следа, истёк кровью. Трупы врагов раздели почти до трусов, забрали ценности, нашли два «Макарова», обрез и две странные кустарные конструкции, вроде самострелов. И полные карманы патронов 5,45 к ним.
Кровавые следы заносило снегом.
Аяз погиб. Дошли до цеха, мы с Иванычем вызвали Хана. Хоронить. Он был буквально убит горем. На наших глазах с его лица спала улыбка. Позвал жену. По исламской традиции и уважению к покойному мы похоронили его в тот же день. Хан читал молитву, жестами показывал, что и как делать.
При помощи навигатора нашли направление Мекки чтобы усадить лицом к ней. Хан омыл тело, завернул в чистую ткань.
Мы с Иванычем (вообще могли нагнать для этого толпу студентов, но ограничились только собой) раскопали снег на кладбище, долбили окаменевшую землю, копали традиционную «сидячую могилу».
Пока руки трудились, думал, что кроме личного горя есть две новости: первая, жители домов замерзли, вторая, гопники — нет.
Время тринадцать двадцать. Когда вернулись в цех, услышали сказанную шепотом новость — Алик умер.
Сил испытывать какие-то чувства по этому поводу не было.
Меня встречали мои парни. Молчаливые. Губы поджаты. Вручил Кабыру винтовку.
— Жаль, что Аяз тебя не научил. Никого не успел. Он умело стрелял. Всех убил. Ты это, не прими за дискриминацию, не обижайся, но северные народы рождали великих стрелков-снайперов. Нам они теперь очень нужны. Ты теперь наш снайпер. Может, другое оружие тебе добудем. Потом.
Кабыр принял винтовку молча, серьезно и, как мне показалось, с легким вздохом.
Глава 7
Большая прогулка
Ни отчаянья, ни стыда
Ни теперь, ни потом, ни тогда.
Ночь. Кто меня остановит?
Правильно, никто.
День тринадцатый, время начало второго. Минус тридцать три. Ветра нет, но снег валит щедро.