Тебе в одном предложении? Так оно выйдет лаконичным и совершенно нецензурным. Прямо-таки в одно шестибуквенное слово можно уложиться. Или месяцами рассказывать обо всем, что помню из курса истории.
— Да так себе, честно говоря, особенно для этого поколения. — и я начала самое сложное. — Насчет Федора Андреевича Фохта…
— Не стоит, я все понял. — отчеканил он, не поднимая головы от листка.
Ну надо же! Ревнуешь. Подумать только, бросил меня на целый год, позволил поверить в свою смерть, а теперь ревновать начал. Ну так я тебя удивлю еще больше.
— Вряд ли. — вдохнуть, выдохнуть и максимально нейтрально продолжить. — Когда мне удалось вернуться в свое время, он провалился вместе со мной. И может подтвердить все, о чем я рассказываю.
— А я-то ума не мог приложить, за что он на меня волком смотрит. — усмехнулся статский советник. — Любите его?
Да тебя я люблю, старый осёл.
— Не знаю. После Вас я не хотела ни к кому привязываться слишком сильно, раз это оказывается настолько больно. — сейчас я настолько опустошена, что не знаю уже, что и к кому чувствую.
Он чуть откинулся на спинку кресла, так мне стало понятно, что и ему этот разговор дался немалой кровью.
— Думаю, лучше начать с того, что я освобождаю Вас от данного обещания. — произнес нарочито нейтрально. Так о погоде говорят в далекой местности или о литературе минувших эпох. Я не сразу поняла, что же означают эти звуки.
— Михаил Борисович, я до сих пор не очень хорошо ориентируюсь в нюансах местного этикета. — это же как ледяной водой облить. Скажи, что я не так все поняла.
— Обязательно расскажите потом, как у вас там все устроено. Складывается ощущение, что кроме меня, все побывали в двадцать первом столетии. — улыбнулся он. — Я не сегодня пришел к этому выводу, не переживайте Вы об этой сцене. Вы разрываетесь между эмоциями и долгом, страдаете. Я такого не хочу. Поэтому должен поступить как любой порядочный человек и предоставить Вам свободу. Когда я… умер, Вы смогли жить дальше и это правильно. Но сейчас Вам приходится выбирать между прошлым и будущим. Не нужно себя хоронить…
То есть теперь ты еще и благородство поиграть решил? Сначала трусливо спрятался от меня, а теперь, когда раскрыла тою тайну, вывернулся по-другому?!
— И как Вы можете меня бросить после всего, что между нами было? Мы же… Я же в январе Вам кольцо отнесла. — да, у нас еще не отменена свадьба, так то.
— Это?
Долго возится с шатленом и наконец достает золотой ободок.
Есть ли вообще границы у этого безумия?
— Да, я порой гуляю там. Интересные, скажу, ощущения.
Маньяк. Поселился у кладбища и гуляет на собственной могиле. Нормальных мужиков не осталось вовсе. Ощущения у него, видите ли, интересные… Надо было свой крест рядом поставить, а не вытаскивать его — и посмотреть, что будет.
— А в том месте, где у Вас раньше совесть была, тоже теперь интересные ощущения? — выпалила я перед тем, как убежать к себе.
Позвала Демьяна и велела ни под каким предлогом не выпускать Тюхтяева из дома. Тот кивнул, скорбно следя за тем, как слезы заливают пышную юбку.
Минут через двадцать пришла мама и я рыдала на ее коленях. Была безутешна, и такой же и ушла в сон.
— Ну хочешь, я ему морду набью? — щедро предложил Хакас поздним вечером, когда я с распухшим от слез лицом выползла наружу. Влюбленные тихо сплетничали в музыкальной комнате — благо информационный повод на зависть любой желтой прессе моего времени.
— Не смей, — взвилась задремавшая было на его коленях Люська. — Я этот нос из ничего слепила в доисторических условиях, а после тебя точно не восстановлю.
— Да шучу я, за что его? — он потрепал ее по макушке. — Ксюх, ну ты сама рассуди, он тебе все правильно сказал. Я его в чем-то даже понимаю и уважаю. Он тебе жизнь портит не хочет. Федька, конечно, психанул зря, но нормальный мужик, остынет.
— Наверное. — поправила Люся. — Да, сестренка, вот сейчас ты не в чем не виновата, а перед всеми крайняя.
Из комнаты нашего гостя не раздавалось ни звука. Устя лаконично сообщила что жив, от ужина отказался. Собрал вещи и пытался уехать, но был задержан и отведен обратно.
Когда все убедились, что я успокоилась и расползлись по комнатам, я босиком, тихо-тихо отправилась туда, где до сих пор не погасла свеча. Поцарапалась в дверь, с грустью вспомнив того, кто однажды так же пробирался ко мне в костромской усадьбе.
— Ксения Александровна, у Вас же нет кошки. — усмехнулись за дверью.
— Могу я войти? — хрипло прошептала я.
— А Вы умеете спрашивать? — он открыл дверь и пропустил меня внутрь, отводя взгляд от лица.
Я осмотрелась и заняла кресло, в котором до этого столько часов следила за его самочувствием. А ведь он еще тогда задумал бросить меня.
— Вы почему не спите? — я рассматривала тени под глазами. Конечно, синяки от операций тоже имеют место, но вряд ли он упивается тупиком, в котором мы все сейчас оказались.
— Могу спросить Вас о том же. — мягко парировал мой пленник.
— Я-то отоспалась, а Вы к побегу готовились.
Угу, саквояж собран и особых признаков жизни нет. На столе письмо, и адресата, по-моему, я регулярно в зеркале вижу.
— Полагаю, что мое дальнейшее пребывание здесь неуместно.
Вон оно как!
— И куда же Вы собрались? В этот кладбищенский предбанник? Вас еще резать и резать, нужен присмотр, лекарства, чистота, тепло. — я всхлипнула. — Почему Вы так со мной?
Он опустил взгляд.
— Вам больно.
— Да! — взвилась я и почувствовала палец на губах.
— Все спят, не нужно их беспокоить.
Он присел напротив.
— Не переживайте обо мне. Теперь у Вас есть семья, зачем Вам старый больной покойник?
— Не больной, просто еще не долеченный. — всхлипнула я. — И вовсе не старый.
— Ксения, в каком году Вы родились? — это он вообще зачем?
— В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом. — а ведь едва не назвала восемьсот семьдесят второй по привычке.
— Сто тридцать девять лет разницы? — шепотом воскликнул он. — А я-то переживал насчет двадцати трех.
Рассмеялся, и вскоре к этому присоединилась я. Почти как раньше, только отдает безнадегой.
— Пообещайте, что не уйдете пока мы Вас лечим. — я многое могу выдержать, Господи, но не отнимай все сразу.
Молчит.
— Я могу снова попросить. — ведь сработало же шесть недель назад.
Опять молчит.
И даже когда я стою перед ним совершенного голая, все равно молчит.
— А может Вы бросите меня с завтрашнего дня?
Утренний завтрак проходил в волшебной обстановке: я была удивительно безмятежна и довольна жизнью — за ночь глаза вернулись к обычному состоянию и лицо более не напоминало подушку, Тюхтяев непроницаемо поглощал омлет, прочая родня переглядывалась, но берегла хрупкий мир.
— Как съездили? — поинтересовалась я у мамы и Хакаса.
— Там, конечно, работы полно, дом заброшен, но природа хорошая. — защебетала мама, радостная от перемены темы.
— А какая там охота! — с восторгом подхватил Дмитрий. — Я столько зайцев ни разу вместе не видел.
После завтрака Люся бочком-бочком протиснулась в кабинет.
— Ну что у вас? — ой, а глаза-то как горят.
— Все хорошо. Дружить будем. Долго и счастливо. — я досчитала баланс доходов и расходов и поняла, что тысяч двадцать-тридцать на ремонт усадьбы выделить смогу сразу, а остальное по весне. — Посмотри, что следующее резать станем.
— Нет, он что тебе сказал? — Люся не удовлетворилась коммюнике.
— Что дает мне абсолютную свободу самовыражения.
А уж как я ею воспользуюсь, оговорить не успел.
— Раз полную свободу дал во всем, к Феде поедешь? — не унималась сестрица.
— Нет, повременю. В прошлый раз его ревность чуть не вылилась в мою полную сексуальную инвалидность. Что-то пока повторять не хочется. — да и вообще неясно с каким лицом и с какими речами я могу к нему обращаться теперь.