— Глупо было бы думать иначе. — вздохнула моя младшенькая. И как же Хакас справился с тем, что она пережила? Я ни разу их не спрашивала об этом, но Люська закрыла ту страницу своей биографии и живет дальше. А мельничихе с мужчиной не повезло.
Люськин нож сломался и с матюками она изъяла мой.
— Апполинария Павловна, сейчас самое время вызывать Ваших призраков. — прошипела главная воительница. — Пусть уже сделают что-нибудь.
— Я не умею так. Они или сами приходят, или нет. — расплакалась девочка.
Не то все. Неправильно. Сами же пришли — и за чем? За этим? Он огромный, сильный. Руки не барские, со шрамами — значит злой. И когда выспрашивал всякое с дружком своим — все на дом косился. Чует, небось — зверь. Рука не поднимается убивать того, кто не причастен, но как иначе-то? И этих трех надо куда-то деть… Увести бы… Или самой уходить.
Женщина расхаживала по комнате, бормотала себе под нос и не выпускала колуна из рук. В углу горницы, привзанный к той самой лавке, лежал чужак. Получеловек-полузверь.
— Ты зачем так? — неожиданно тихо спросил он.
— Надо. — бросила женщина и еще быстрее зашагала по кругу.
— Девчонок-то отпусти. — не может он просить за других. Это хитрость какая, обман.
— Молчи!
— Те люди обидели тебя или твоего мужа? — продолжал ввинчиваться в виски его голос. Полузверь словно и не был распластан для свежевания, участливо смотрел на нее. Так смотрел лишь муж на заре знакомства.
А отчего бы и не поговорить?
— Они? Они не обидели… — выдавила из себя женщина и села чуть поодаль, прямо на выскобленный пол. — Пришли и взяли, что захотелось. В своем праве были… А опосля я свое право взяла.
Он замер, но смотрел против ожидания без ужаса или отвращения.
— Лучше бы сразу сказала. Придумали бы что-нибудь вместе.
Что он городит? Какое вместе? Нет у нее больше этого «вместе», оно до сих пор с матицы свисает…
— Поговори с Люсей. Это рыженькая. — с каким-то непонятным выражением лица произнес полузверь. — Она тебя поймет и вообще… Ей тоже с тобой поговорить полезно.
Рыжая? Да пронырливая, как лиса, за своего убьет, по лицу видать. Это что же, ее зверя поймала?
Она рассматривала его — явно нездешний. Верно говорили, грек. Волосы темные, лицо широкое, глаза чуть раскосые. Вроде с первого взгляда простой, а присмотришься — ох, и хитер.
— Дальше-то что думаешь? — осведомился чужак.
— Дальше?
Она не думала про дальше. Муж таких указаний не давал. Убив зверей и раскидав их туши по заброшенному поместью, она ежевечернее садилась у стола, зажигала лампу и ждала. Час, другой, спина затекает уже, а он все не идет.
— Их начнут искать. Полиция придет. Тебя и так уже подозревают, а тогда уж и сомнений не останется. Уходить тебе надо. — деловито посоветовал он.
Полиция? Этим-то сюда ход заказан. И тогда еле дождались урядника.
— У тебя же цель была, верно? — уточнил пенник. — а теперь не знаешь, куда дальше идти…
Она закрывает ладонями уши, но его голос продолжает проникать под темя.
— Что дальше? Что дальше Что дальше?
Она тихо подвывает в такт его словам, и вой этот становится се громче, громче, громче… И весь мир повторяет за ней, лишь пленник продолжает задавать свои ужасные вопросы.
К ночи стало совсем холодно и мы втроем плотно прижались друг к другу. Засыпать категорически нельзя, но клонит неимоверно. Мы с Люсей уже и попели хором, и попинали друг друга. Поленька отодвинулась подальше и участия в играх не принимала, зато мы отрывались. Поэтому крики и возню услышали не сразу.
— Эй, там к тебе пришли. Стучат, слышишь? — с горечью в голосе произносит зверь. А мне бы хоть куда теперь, только подальше от него. И я с облегчением встречаю бесцветный взгляд у порога.
— Позволите, сударыня? — он берет ее за плечи, бережно, но твердо и передает с рук на руки серым шинелям.
Дверь из проема вылетела и криво рухнула к ногам спасательной бригады.
— Федор Андреевич! — девушка с полустоном повисла на его шее, держась как пассажир «Титаника» за последнюю шлюпку, а он смотрел в мои глаза и не прятал взгляда.
— Нет, ты погляди, какая драматургия. — шипела Люська, карабкаясь по двери к Хакасу. Тот, чуть потрепанный, морщащийся при резких движениях шеи, но определенно живой, был одновременно сердит и счастлив.
Я молча взирала на всеобщее воссоединение и испытывала одну лишь усталость и только покачала головой, когда чуть помедлив, сильные мускулистые руки кольцом обхватили старомодную накидку. Да уж поцелуй ее наконец, раз так выбрал.
Господин Братолюбов с горечью в глазах побитого щенка неотрывно смотрел на Апполинарию, оккупировавшую моего любовника. Что, мой провинциальный брат, отвезешь меня домой?
Вернулись в усадьбу затемно уже, огребли заслуженных подзатыльников от мамы, причем все трое, и отправились спать.
Утром я проснулась рано и с тяжелой головой. До мозгов начало доходить, что решать надо не с мужчинами, а начать с себя. И понять, что и кому я могу дать. Пока выходило, что только неисчерпаемый источник хлопот и головной боли, сдобренный спонтанным сексом, истериками и неуемными фантазиями. Да, есть еще приданное, но оба они как-то немеркантильны. Вдруг мама права и нужно отпустить обоих, ведь оскорбительно для всех — тянуть эту волынку дальше.
А ведь начинала я это приключение целеустремленной, крепкой к невзгодам неваляшкой, которую каждый удар только подстегивал, чтобы подняться и навалять обидчику. А теперь что? Депрессивная истеричка, лишившаяся двух хороших мужчин, способная испортить все за считанные секунды. Когда я так сломалась? Неужели убийство подкосило, или все же смерть любимого?
19
Столкнулись мы в библиотеке — самом запущенном помещении усадьбы. До сих пор по углам паутина, а книги по уму надо все просушивать и только после этого думать, что еще можно спасти от плесени, а что сразу отправится в баню на растопку. Но мне очень хочется хоть чем-то заняться прямо сейчас, поэтому и начинаю разбирать полки. Люська заперлась с Хакасом и поминутно проверяет, жив ли любимый мужчина, поэтому мне никто не мешает. Тургеневская усадьба, мать ее, очарование легкого запустения, поскрипывающие балки, запыленные окна. Когда-нибудь здесь будет очень хорошо, и Люська с Димой проведут здесь прекрасные годы. Я вот только не решила, стоит ли возвращаться. Да и сейчас — а надо ли ехать? Или забиться в эту нору и не вылезать вовсе?
Дверь открывается и плотно закрывается за спиной вошедшего. Идет ко мне по-хозяйски, чуть снисходительно глядя на разрывающие старую бумагу пальцы. К черту книги, к черту здравый смысл. Все к черту!