Тем временем, История подступала к нам все ближе, в темноте на мостовой грохотали сапоги Революции, трескалось под прикладами дерево, разбивалось стекло. Панна Елена вновь затонула под волнующейся поверхностью тьвета.
— Хорошо, я встану рядом с вами в Зиме, откровенной ложью, защищу перед той вашей математикой, чтобы не закончили вы, словно ваш несчастный фатер; да. Но, пан Бенек, но, прежде чем запустите вы свои машины, прежде чем заморозите Историю… Какое спасение для меня? — Елена болезненно кашляла. Все глубже и глубже погружалась она в темное небытие, цепляясь за мой воротник, за рукав, за раны и струпья на мне, стремясь прильнуть жаркой болезнью в холодную тьмечь. — Лёд! — шептала она уже бездыханно. — Лёд! — что теперь Лёд для меня?
— Я.
Май 2005 г. — апрель 2007 г.
Ex Libris [451]
Источники цитат, использованных в книге.
Эпиграфы всех частей, а так же некоторые цитаты в тексте взяты из статьи Тадеуша Котарбиньского «Вопросы существования будущего», опубликованной в томе XVI «Философского Обозрения» в 1913 году.
Сюжеты в романе, связанные с Юзефом Пилсудским, основаны на «Дневнике палача» («Рабочий» 1898/29), письме в редакцию журнала «Предрассвет» 1893/5, на выступлении в Познани от 12 октября 1919 года, «Воззвании к рабочим по вопросу памятника Мицкевича в Варшаве» от 16 декабря 1898 года, выступлениях на съездах легионеров в Кракове — 5 августа 1922 г., и во Львове — 5 августа 1923 г.; «Мемориале об организации вербовки в Польские Вооруженные Силы» от 26 декабря 1916 г.; интервью в «Иллюстрированном Еженедельнике» от 6 января 1917 г., на тексте выступления во время возложения праха Юлиуша Словацкого в вавельский пантеон 28 июня 1927 г., на беседе с Артуром Шливиньским («Независимость», 1938 год, том XVIII) и на книгах «Комендант-Воспитатель» Кароля Лилиенфельда-Кржевского, «Юзеф Пилсудский в повседневной жизни» Марии Еханне Велёпольскей.
Кроме того, использованы фрагменты стихотворения «Снилась зима» Адама Мицкевича, Silentium!Федора Тютчева (в переводе Влодзимежа Слободника) и фрагмент «Анхелли» Юлиуша Словацкого, а так же цитаты из произведений Николая Федорова «Философия общего дела», «Сочинения», «Собрание сочинений в четырех томах» (в переводе Цезария Водзиньского), и цитаты из «О познании антихристовой прелести диакона Федора» (в переводе Эльжбеты Пржибыл). Парафраз стихотворения Сергея Есенина («Снежная равнина, бледный круг Луны…») на основании перевода Збигнева Дмитроцы.
Извлечения из работ Адама Бранда и Эверта Исбранца Идеса представлены, используя «Записки о русском посольстве в Китай (1692–1695)» (в переводе Эдварда Кайданьского).
Цитаты из Станислава Бржозовского были взяты из его эссе «Пути и задания современной философии», написанного в апреле 1906 г., публикуемого в 1906–1907 годах в «Общественном Обзоре».
Все фрагменты из Священного Писания приводятся в переводе ксендза Якуба Вуйка.
Транскрипция тунгусского диалекта основана на стандартах польско-тунгусского словаря, помещенного в «Дневниках сибирских путешествий Казимежа Гроховского» (1910–1914), собранных и обработанных Эдвардом Кайданьским.
Читателям — от переводчика
Путь к переводу «Льда» начался солнечным осенним днем 2007 года, в районе Кракова с историческим названием Казимеж. Киоск «Руха», вопрос киоскеру, и у меня в руках экземпляр юбилейного номера журнала «Nowa Fantastyka»,которому исполнилось 25 лет. Именно в этом номере (10(301) — 2007) были помещены фрагменты романа «Лед» (опубликованные в разделе «Польский рассказ»). Произведения Яцека Дукая я очень любил и ценил, уже перевел «Пока ночь», «Ксавраса Выжрына» и отдельные рассказы из сборника «В стране неверных». И вот новая вещь…
Первый фрагмент — ничего, занимательно, любопытно… но вот исповедь Филимона Зейцова сбила с ног, окутала той же атмосферой, которая была пережита в «Пока ночь». Сразу же родилось желание: переводить.
На авторском портале Яцека Дукая чуть впоследствии были выставлены первые четыре главы романа (около четверти объема). С них работа над переводом и началась.
Здесь я должен поблагодарить многих людей, без которых этого (равно как и многих других) перевода не было бы: мою Люду, моих девчат, Сережу Тарадейку, Андрея Гриневского, Викторию Вельговольскую, Майкла Шамрая и… и…
Пару слов по поводу сносок и примечаний: автор рассчитывает на читателя образованного, ознакомленного с реалиями жизни в дореволюционной и послереволюционной Польше, знающего языки (во всяком случае, умеющего пользоваться Интернетом и переводчиком Google), имеющего представление о философских, религиозных, культурных и научных течениях той эпохи. Поэтому, Яцек Дукай никаких сносок и ссылок не дает (за исключением перечисления книг, которыми он пользовался при написании романа). Нашему читателю гораздо сложнее, посему я взял на себя смелость снабдить текст примечаниями и дать перевод иноязычных выражений. Относительно русскоязычных выражений и их интерпретации автором, я уже писал в сносках. Хочется лишь отметить, что, несмотря на то, что у Дукая имелись консультанты, они не везде оказались на высоте (это относится как к русскоязычным выражениям, фамилиям, так и к реалиям).
О языке, которым написан роман: сам автор неоднократно отмечал, что стилизовал произведение под литературу конца XIX — самое начало XX века. Как тут переводить? В стиле Элизы Ожешко? Марии Конопницкой? Пшибышевского? Ну а кого из русских писателей взять за образец: Андрея Белого? Федора Сологуба? Некоторые фрагменты видны четко: к примеру, исповедь Зейцова — это Достоевский. Но в целом в одну стилистику роман никак не укладывается.
Теперь относительности направленности романа. На одном из форумов, обсуждающих творчество Яцека Дукая, одна посетительница сообщила, что роман антирусский и антироссийский… В чем-то с ней согласиться можно, но не следует забывать, что слова Бенедикта Герославского, направленные против России, были взяты из книги его отца, произнесены они были в запале, с желанием «расшевелить», «спровоцировать» публику вагона-люкс. Но и «любви к России и русскому народу» — как высказался другой участник этого же форума — искать в романе не следует.
Тогда, в чем же основная идея толстенной книги? Согласен, это не «научная фантастика», хотя в романе присутствуют и гениальный изобретатель, и загадка лютов, и описание удивительных устройств. «Альтернативная история» — согласен, хотя дальнейшего пути опаявшей России, Сибири, всего мира мы не знаем. Все, что нам известно — замыслы Герославского. Сам автор где-то высказал мнение, что его роман написан в жанре «political fiction».Здесь здравое зерно имеется, поскольку все время в книге различными персонажами решается вопрос: кто управляет обществом, миром; что нужно сделать, чтобы «нагнуть» Историю, «порулить» Ею (по словам российского журналиста Михаила Леонтьева, есть у поляков такая неосуществленная мечта о державности, о «Польсце од можа до можа»); правда, может быть, Дукай хотел отвязаться от назойливых журналистов или поместить свое произведение чуточку ближе к «основному течению» литературы, вот и «подбросил» этот термин. Остается решать вам, уважаемые читатели.
Мне ближе другое мнение: автор желал изобразить эпоху перемен, эпоху революционных преобразований, представить то, как сложно жить в подобные времена… нет, не только обывателям. Всем! Недаром у китайцев есть проклятие: «чтоб ты жил во времена перемен!» Эпоху войны, жизни под сапогом захватчика Яцек Дукай превосходно (на мой взгляд) представил в книге «Пока ночь». Теперь же тщательно прописал революционные времена (в которых мы с вами успешно или нет живем), а так же те времена якобы порядка, о которых ностальгируем мы сами или писатели в стиле «России, которую мы потеряли»…
Роман «Лёд» уже успел завоевать все основные польские фантастические награды и даже одну европейскую. Так что вам (в ваш компьютер) попала книга неординарная. И я рад вам ее представить.
Марченко В.Б.
4 сентября 2011 года
451
Из книг