Смутно осознавая, что происходит что-то, что требует его участия, он тупо смотрел на обнажавшуюся шлюху, на ее костлявую спину, покрытую бесчисленным количеством родинок и прыщиков, и не мог понять, что следует ему делать. Ему надо ей что-то сказать? Ему надо просто снять штаны и предоставить ей самой делать то, что она привыкла?
«Подойди ко мне, — она сказала, глядя на него через плечо, и с жестикуляцией Серсеи медленно повернулась, опираясь о стену, — возьми меня сейчас и здесь». Джейме задался в ту секунду вопросом, имеет ли право отказаться.
У него не было никакого желания тратить себя на какую-то придорожную шваль. Его охватывало омерзение при мысли, что придется разделить ее с бесчисленным количеством мужчин до и после него. Он с трудом переносил присутствие Роберта в жизни Серсеи, и окончательно перестал ее хотеть, когда мужчины в ее постели принялись сменяться чаще, чем наряды.
Он хотел быть верным для верной.
Поэтому бабенка, увлекшая его за собой, получила заслуженную монету и провела следующий час, разминая ему шею и оттирая мочалкой грязь с ног. По крайней мере, это было полезно.
Познавательно, помимо прочего. Светловолосые, темненькие, пухлые, откровенно ожиревшие, тощие, низкие, высокие — ни одна не заставила его захотеть себя. Тогда как одно воспоминание о мускулистой обнаженной спине Бриенны Тартской, которую он углядел, пока она отмывалась в палатке-купальне у одичалых женщин, вынуждало содрогаться от желания.
Может быть, это с ним что-то не то. Для рыцарских романов дело было обычное, но Джейме Ланнистер слишком хорошо знал настоящую жизнь рыцарства. Бывает так, что можно хотеть только одного человека?
Джейме вытянулся вдоль очага, натянул второе одеяло на голову и свернулся в клубок. Бриенны отчаянно не хватало рядом.
Она дождется меня, повторял он, как молитву. По крайней мере в Королевской Гавани точно не было ни одного из тех бородатых сволочей, что норовили украсть ее. И одному почти удалось. Тормунд его звали. Джейме стиснул зубы.
Он услышал ее рычание и визг в сумерках, когда солнце уже почти переставало всходить над ними. Вид рыжего верзилы, волочащего женщину со спущенными штанами по снегу за волосы, заставил Джейме действовать без раздумий. Еще двое дикарей стояли у шатра, судя по виду — ближайшие родственники рыжего.
Если он что-нибудь ей сделал, я его распотрошу живьем.
— Убери руки от нее!
Тормунд оглянулся с видом человека, предвкушающего добрую забаву.
— А то что? — хрюкнул он смешливо через просвет в передних зубах.
— Убери. Руки. От моей женщины, — слава Семерым, вслед за ним все-таки догадался выползти сонный, и тем озлобленный Бронн. Кое-кто из его ребят начинал просыпаться, и можно было ожидать поддержки.
Тормунд задумчиво созерцал собрание. Хватку, однако, не ослаблял. Бриенна шипела, схватившись за запястья одичалого, но в ее положении сопротивляться было затруднительно.
— Она твоя? Я нашел ее одной, писающей во-он там, — рыжий смачно харкнул в сторону, — выходит по всему, что она ничья.
— Отъебись, — услышал Джейме сдавленный голос женщины и очень удивился. Бриенна никогда не ругалась. Он взмолился всем богам, чтобы женщина не упрямилась и подыграла ему.
— Она моя. Если мне приспичит отлить, я должен собирать отряд обороны? Или просить твоего разрешения?
Послышались смешки, и Тормунд, вздохнув, приподнял Бриенну над снегом, истоптанным тысячью пар ног.
— Говори, женщина! Знаешь этого однорукого? Или он тебе надоел, может быть, и ты предпочтешь кого-нибудь покрепче и поцелее?
Взгляд Бриенны был более чем красноречив. Джейме покусал губы, давя неуместный нервный смешок. Надоел ли он ей? Можно было не сомневаться!
— Я его женщина, — сквозь зубы сообщила Бриенна, наконец.
— Не слышу, — пробасил Тормунд, беззастенчиво лапая свою добычу за белеющее в сумерках бедро.
— Я его женщина!
Джейме едва успел поймать ее, когда одичалый с немалым сожалением, читаемым на лице, толкнул Бриенну в его сторону.
— Следи за своим добром, ворона. Или кто ты там есть из вас, зверюшек с юга.
Бриенне всегда приходилось туго среди мужчин. Это Джейме понял в первый день их знакомства, и напоминал себе почти каждый за все их время вместе. Это он осознал снова, когда она сидела в палатке, так не застегнув штаны, трясясь как лист и шипя сквозь зубы. Джейме опустился напротив.
— Ты как, нормально? — спросил он, стараясь не глазеть на нее. Она отрицательно помотала головой, мрачно зыркая исподлобья.
— Нет. Он урод.
— Он что-нибудь сделал тебе?
— Он меня лапал. Он зашел со спины. Я даже не услышала. Один из них наступил мне на руку, другой держал ноги.
Джейме на мгновение прикрыл глаза. «Разобраться с рыжим», отметил он в списке дел на обозримое будущее.
— Ладно. Хорошо. Хреново, то есть.
— Я не буду больше отходить так далеко, — пробормотала Бриенна. Джейме пожал плечами:
— Я бы предложил постоять рядом, но пристойно ли это, а, миледи?
— Джейме, тебя когда-нибудь волокли голым задом по льду трое здоровых дикарей, твердя о том, каких отличных «медвежат» тебе сейчас заделают? — зубы ее стучали, — пожалуйста, если ты только можешь, сир Джейме. Постой рядом.
И они жили; они убивали и убивали их, они мерзли, голодали, сражались, им было страшно, но они жили. Каждый день был прожит не зря, он длился, как год, он был полон событий, эмоций, он приносил боль и счастье, радость, горе, тоску, надежду. Она разделила это с ним. Они были вместе.
Она была с ним вместе, когда они оба провалились под лед на какой-то речке, и мокрые, замерзающие убегали от врагов, и отсиживались в каких-то обгорелых развалинах. Она была, когда ледяной клинок Иного по касательной задел его бедро, и только ее мгновенная реакция и ловкие руки спасли его от смерти. Он мог прикоснуться к шраму и вспомнить, как женщина накладывала жгут, он держался за ее шею, и она повторяла своим неестественно спокойным глубоким голосом:
— Не закрывай глаза. Не теряй сознания. Оставайся со мной.
«Оставайся со мной». Как будто это было так просто. Но Джейме повиновался.
— Спой мне что-нибудь, женщина, — попросил он после, лежа в их палатке и отогреваясь, пока она в темноте разоблачалась из своих доспехов.
— Я не пою.
— С таким голосом ты просто обязана петь.
— А что не так с моим голосом? — она спросила устало, уверенная, что он шутит. Но Джейме был предельно искренен, когда ответил:
— У тебя роскошный голос. Чувственный и завораживающий. После твоих глаз это твое главное очарование.
«Серьезно, я применил к Бриенне слово „очарование“? Должно быть, сказывается кровопотеря». Даже в темноте он слышал ее натужное сопение и пыхтение, и едва не расхохотался, представляя ее красное лицо. И, что еще удивительнее, она ему спела. Усевшись на колени, сложив руки на них и откашлявшись, открыла рот и проникновенно, вкладывая всю себя в каждый звук, исполнила незнакомую ему песню, мелодия которой до сих пор отдавалась морозом по коже.