— Окажешь милость, сир? Давай, сынок, — улыбнулся Селвин Тарт, и струйка крови с уголка его губ достигла подбородка в седой щетине, — не бойся.
Даже Тайвину Джейме ответил бы дерзко на слова о страхе. Но это был не Тайвин.
«Отец», хотел — и не смог — сказать Джейме. Должно быть, боги его миловали, потому что ему не пришлось пронзить грудь Селвина Тарта мечом. Вечерняя Звезда перестал дышать сам. И мертвый, глядящий Ланнистеру в глаза своими, серыми, застывшими, он улыбался. Джейме размазал по лицу кровь, грязь и — он надеялся, это были не слезы, но кто знает? Поднялся тяжело на ноги и тут же был сбит наземь вновь.
— Да что с вами, блядь, такое творят, что вы такие здоровые! — почти простонал Джейме, перекатываясь под ударами дотракийца.
Влево — тяжелый удар с гортанным ругательством. Вправо — замах, и из-под него Джейме едва удалось увести свою левую руку. Сердце ухнуло куда-то в район пяток. Только этого не хватало, быть расчлененным напоследок.
«Я не молодею», признал он, применяя каждый из всех своих заготовленных подлых ударов и обманных захватов.
«Я тут, должно быть, сдохну!» — а это была куда менее приятная мысль, чем мечта о возможной седой старости. Прекрасная мечта.
«Хотя бы один день, кто-нибудь, Воин, Отец, Мать, один день для меня и для нее». Но привычный торг не работал. Не было ни Бронна, ни лютоволков, никто не пришел на помощь. Не было Тартских знамен и женщины, лишь ее меч. Был пролетевший низко над деревьями черный дракон, на которого отвлекся на миг дотракиец, что стоило ему распоротого живота и вывалившихся прямо на Джейме кишок.
И рухнувшего сверху грузного тела, пахнущего чем-то еще более отвратительным, чем его потроха.
— Гребанные дикари, — пробормотал лорд-командующий Ланнистер, спихивая с себя кочевника. И тут же взвыл, чувствуя одновременно боль в груди, животе и плечах.
Он хотел бы посмотреть вниз, чтобы оценить свое состояние, но на это его уже не хватило. Поэтому Джейме смотрел на Верный Клятве в бессильной левой руке, на тело Селвина Тарта поодаль, на ручеек крови, бегущий весело вниз — туда, где его не впитывала хвоя и песок.
Скоро трупы растащат звери. Распотрошат кабаны и волки, дикие собаки, крысы и хорьки, источат черви и мясные мухи со своими опарышами. Стервятники уже слетались. Прямо в двух шагах от Джейме прыгал ворон, наклоняя голову и весело присматриваясь к нему, словно выбирая кусок помясистее. Джейме моргнул. В голове гудело.
У нормальных воронов бывает два глаза, у этого же —
Он вдохнул, мгновенно покрываясь ледяным потом, чувствуя, как теснота в груди внезапно смыкается тесными стенами, а мир проваливается с ним вместе все глубже и глубже в темноту —
Но на этот раз не было картин из прошлого. Не было прозрения. Не было Серсеи или их детей, и никакого золота. Был только один короткий вопрос, который ему следовало задать себе много лет назад, и задавать каждый день, снова и снова.
Трехглазый ворон смотрел на него глазами Брандона Старка — или Бран смотрел глазами ворона? — и ждал ответа. Ложь была бессмысленна.
Вдох. Выдох. Вдох. Джейме сжал меч крепче.
— Нет. Мой ответ — нет, — твердо сказал он, и уголок губ сам пополз вверх в горькой усмешке, — я ни о чем не жалею.
Ворон негромко каркнул, кивнул. И, внезапно, Джейме вместе с мечом, болью и головокружением, на следующем же выдохе выбросило, выплюнуло обратно.
Земля была синей, серой и красной. Немного больше серого — сталь, грязь, немного меньше красного — туники, флаги, кровь. Джейме лежал на боку, рассуждая, сколько ребер он сломал, если сломал, и где же, наконец, Вдовий Плач, и почему так блядски больно, и что бы на эти его стоны и сопли сказал сир Артур Дейн. И почему его не обнимает сильными, нежными, любимыми руками Бриенна.
Землю трясло, он мог слышать топот копыт и звуки отступления — не мог только сказать, чьего именно.
Если он все еще был жив, и впереди ждала только месть, лучше было бы умереть, но Джейме Ланнистер слишком устал хотеть смерти, бояться жизни, слишком устал постоянно выбирать, принимать решения, находить оправдания. Все, что мог знать, он сказал уже: он действительно ни о чем не жалел.
Даже если потом будет больно. Даже если всегда будет все так же блядски больно, если то, что было, было на самом деле — оно того стоило. Не обо всем стоит петь в песнях, конечно, но…
Знакомый звук. Нет, не этот, помимо рога, криков сира Аддама и воплей Мандерли. Шаги, которые он узнал бы из миллионов других, на которые реагировала сама кровь в его жилах. Ритм, сила, решимость, размеренная поступь, волочащиеся ножны, чертящие по мягкой хвое — он почти мог нарисовать перед внутренним взором то, что спешил увидеть наяву.
— Бриенна Тартская! — раздавались крики все ближе, — Бриенна Отважная! Наша леди!
Джейме скривился, группируясь. Ноги дрожали, руки тоже, горячка битвы все еще не покидала его тело — все вокруг было в том самом мерцании, которое он так любил и ненавидел, и по которому так томился. Но его женщина — его воительница — широкими шагами шла к нему, и самое время было принять героический вид.
Он увидел ее, когда переворачивался, в глазах троилось, но скорее он упустил бы появление солнца на небе, чем очертания ее фигуры между деревьев.
Бриенна шла к нему, лохматая, залитая грязью и кровью, растрепанная и помятая. И Вдовий Плач был в ее правой руке, а голова Джораха Мормонта в левой.
«Ты суть и смысл моей жизни, Бриенна.Ты мое солнце, моя луна, мои звезды, небо, блядские облачка в знойный день, теплый очаг в зимнюю ночь. Я хочу к тебе. Я хочу в тебя. Я хочу быть с тобой вечность. И не приведи любой старый или новый божок Бронна невзначай нарушить наше уединение. Ты любовь моя, Бриенна. Поцелуй меня, женщина моя». Но когда она встала над ним, то все, что Джейме смог сказать, было:
— Ради блядских богов, где ты так долго была, женщина?
Голова Мормонта покатилась прочь. Бриенна подалась вперед, прямая спина, горящий взор неестественно широко распахнутых голубых глаз, уверенная четкость движений — и подхватила его левой рукой с земли, поставила на ноги, слегка встряхнув при этом и вырвав у него задушенный стон боли. А затем, после нескольких секунд созерцания, скользящим движением приблизилась, насколько могла, чуть пригнулась и поцеловала его.
Джейме Ланнистер не был бы собой, если бы позволил ей разорвать поцелуй. Даже если он на вкус был полон крови, пепла, слез и всего прочего: шерстинок с одежды, пресных сухарей, кислого вина, земли, пыли, лошадиного пота.
Ее руки обхватили его наручи, но кроме губ, они не могли коснуться друг друга — доспехи не слишком способствовали. Кураж, с которым Бриенна сделала первый шаг, покинул ее, но Джейме поймал ее нижнюю губу своими, лизнул верхнюю, встретил ее робкое движение навстречу, тихий звучащий выдох — и осознал вдруг, что поцелуй длится, длится, длится, и вокруг глазеют появившиеся из ниоткуда солдаты, на то, как командиры, словно недозревшие подростки, лижутся посреди поля битвы.