Бриенна всхлипнула, постаралась дышать носом.
Она добрела до края опушки, не оборачиваясь. Почти врезалась в кого-то, кто носил цвета Баратеонов.
— Леди-командующая? Сир Аддам! Сир Аддам! Отправьте кого-нибудь к нему, тут наша леди!
Не сразу ей удалось вспомнить, что Ланнистеры, маскируясь, перекрашивали свои туники и шатры, что придало им в конечном итоге бурый оттенок.
Ланнистеры на краю оврага бурно ругались, когда она подошла к ним. Рассуждая о том, следует ли отправлять солдат на помощь лорду Тарту и лорду-командующему, они почти проигнорировали ее первый приказ. Бриенне пришлось повысить голос.
К ее удивлению, второй раз это сработало.
Вероятно, они слишком устали, чтобы препираться, а главные спорщики — Уайлд и Фелл — были заняты дележом позиций в овраге и не могли принять участия.
Дальнейшее плохо запечатлелось в памяти Бриенны. Она помнила, что орала на сира Аддама, когда тот пытался оставить ее позади, едва не подралась с Идриком Пейном, что непременно сделала бы, не будь он весь в крови и синяках, а все-таки появившийся Мандерли предпочел вовсе убраться с ее дороги, бормоча что-то отвратительное о «трахнутых бабищах».
Следующее, что она помнила, так это крик короля Джона: «Дени!», и распростертое на земле тело Дейенерис Таргариен.
Мир снова представал в картинках. Рассвет. Хвоя, осыпающаяся с ее сапог. Вдовий Плач у тела ее отца. Штандарты Тарта на земле, в крови и грязи. Не об этом она мечтала. Да, иногда ей хотелось скакать впереди войска, еще больше — скакать на выручку Джейме, но это было тогда, в далеком прошлом, до того, как она стала его женой. И, хотя она еще ни разу не произнесла этого слова в отношении себя, в те минуты Бриенна повторяла его, боясь услышать даже в отдаленных мыслях другое.
Вдовий Плач — не для нее ли теперь? Не вдова ли она?
Внезапно солнечный свет, заливший рощу, отсек все звуки, кроме утреннего пения птиц. Бриенна оглянулась. Мелькнувшие на периферии золотые локоны заставили ее обернуться.
Край зеленого платья. Смех Серсеи. «Иди за мной». Она шагнула вперед. Еще раз. Серсея таяла в золотом сиянии утра. Оборачивалась, тянула к ней руки — настоящая, другая, которой никогда не знала Бриенна. «Он ждёт». Смеялась, танцевала в своем зеленом платье между деревьев, наклоняясь то к одному, то к другому мертвому воину.
И Джейме был там, но живой, несомненно, живой.
В памяти Бриенны он всегда был красив и молод. И всегда был здоров и счастлив. Сколько бы раз она ни находила его страдающим, больным, слабым, равнодушным или притворяющимся таковым — он был ее Джейме, и остальное не имело значения.
Не имела значения орда дотракийцев, уносящаяся прочь. Рассвет над лугами и оврагами. Мертвая Дейенерис Таргариен. Даже каким-то образом оказавшаяся в ее руке голова Джораха Мормонта. И откуда она там взялась?
— Я люблю тебя, — сказал Джейме, глядя ей в глаза, и она позволила себе поверить, наконец.
Три недели между мгновением, когда Джейме сказал ей, что любит ее, и мгновением, когда она стояла на пристани, все вращалось с той же безумной скоростью. Бриенна едва могла вспомнить, что это был не один день или час.
Некоторые дни ее жизни были бесконечны.
— …Дочь моя.
Голос отца прозвучал строго. Нотки угрозы в нем едва угадывались. На угрозу Бриенна всегда знала, чем ответить. Потому она вздернула подбородок и прищурилась.
— Как мне это всё понимать? — спросил Селвин, и она закатила глаза.
Когда они были наедине, все менялось. Так было всегда, но дома, на Тарте, когда она была еще маленькой, когда она была девочкой, это отчего-то причиняло боль, притворство и все, что следовало за ним.
А может быть, это она позврослела.
— Сир Джейме действительно меня не трогал, — она угрюмо опустила лицо. Отец хохотнул.
— Тогда почему…? Я не слепой, Бриенна!
Но она и сама не знала, чем объяснить все эти поцелуи, объятия и все, что последовало за чудесным спасением Джейме у ворот Винтерфелла. Как и в детстве, отец поморщился, потряхивая рукой, она привычно потянулась к ней, поцеловала его ладонь, так похожую на свою собственную, только шире, крепче, сильнее — до сих пор. «Болит?» — спросила глазами, в которых стояли слезы. «Твой Джейме твердый камушек», ответил ей одобрительной ухмылкой отец. И мир установился между ними вновь. Но Бриенне все равно было стыдно.
— Как дома? — спросила она, не поднимая головы. Лорд Селвин вздохнул.
— У тебя родилась сестра.
— Десять итого.
— Одиннадцать. Тебя долго не было.
— Троих из младших братьев я тоже не видела. Госпожа Илиза? — Бриенна ковырнула носком сапога отходящую облицовочную плитку на стене.
— Госпожа Динара. Ты ее не знаешь.
Она только вздохнула. Последний раз, в день, когда она покидала остров, они стояли на пристани все до единого, ее единокровные братья и сестры, которых знали на Тарте, но никогда не могли признать на материке.
И первое, что она выучила, попав к Ренли — что бастардов могли не знать их собственные братья и сестры. К счастью, семнадцать маленьких соглядатаев, готовых донести за конфеты септе или даже отцу, приучили ее держать язык за зубами едва ли не с рождения. Она ничем не выдала своего удивления. Может быть, ее братья и сестры не наследовали отцу, что их самих ничуть не огорчало, но они не переставали быть ее семьей.
И вот, спустя столько лет, отец стоял перед ней, живой, все еще крепкий в свои годы, и отчего-то она его теперь больше жалела, чем боялась; больше любила, чем уважала и почитала. Что же до его маленьких слабостей, всегда приводящих к появлению новых бастардов…
«Милые крошки, — говорил лорд Селвин, широко обнимая своих многочисленных детей, — а где же ваша… а, вот она. Бриенна!».
Старшая. Наследница.
Они могли быть просто детьми, чьи имена он путал, чьи матери стеснялись его, называли «ваша светлость», но она — она была его наследница, честь его имени, и это осталось неизменным. Может быть, отцу следовало окончательно отказаться от попыток соответствовать навязанным материковым обычаям, рассуждала Бриенна, повзрослев. Чем больше она узнавала их, тем больше скучала по вольному нраву простолюдинов Тарта. Тем, которые уважали и почитали своих лордов-правителей не из-за страха перед их гневом. Тех, что могли купаться с ними в море, нырять за раковинами и потом, нагими, печь с ними на плоской гальке осьминогов и мидий. И предлагать их, почтительно кланяясь: «Отведайте, миледи».
Подумать только, она отказалась от прекрасного островного бытия ради лицемерия, жестокости и притворства несуществующего рыцарства.
Чтобы однажды найти вновь мир и покой на другом краю мира, среди Зимы, снега, льда, где, казалось, не могло быть ничего общего с теплом песчаных пляжей, сапфировыми водами побережья Тарта и печеными мидиями у рыбацких лодок.
Девять ее братьев и сестер в Королевской Гавани вместе с ней должны были почтить память лорда Селвина Тарта, Вечерней Звезды. Их она и встречала три недели спустя танца драконов на пристани.