Потом она очнулась. После того, как он двадцать часов сходил с ума, делая обычные дела — чуть дольше, чем это заняло время, будь у него вторая рука, и чуть быстрее, чем если бы он был один. Но он больше не был один.
— Как дела в Королевской Гавани? Много ли голов на копьях? — осведомился он, когда они отобедали. Бриенна ела без аппетита. Джейме отметил это, как и то, какие усилия застенчивая леди предпринимает для того, чтобы спрятать под одеялом свои умопомрачительные ноги.
— Много, — вздохнула женщина, — очень много.
— И как, интересно мне знать, голова моего братца уцелела.
— Королева не предпринимает никаких решений, не посоветовавшись с лордом Тирионом…
Пока Бриенна ела, а потом говорила о Тирионе, о Дейенерис, о Сансе, Джейме был не здесь. Он задавал вопросы и отшучивался, но мысли его, как и сердце, были заняты другим.
Перед глазами стояло лицо Серсеи, каким он последний раз ее видел. Уже совершенно потерявшая рассудок, утопающая в ненависти к всем, кто, как ей казалось, не ценил ее должным образом (и Джейме в списке был первым), она смотрела на него с презрением и любовью одновременно, и задавала один и тот же вопрос: «Почему ты бросил меня?».
Он прощался с ней каждый день своей жизни после побега, оплакивал ее, хоронил по одной крупице воспоминания об их связи, перебирал заветные страницы их истории, но она рассыпалась на части. Из них двоих она всегда была сильнее. И беспощаднее. И когда любимая девушка, выданная замуж за пьяного монстра, оказалась погребена, осталась любимая сестра, а теперь не было и ее.
Джейме не чувствовал потери. Он потерял ее слишком давно, чтобы скорбеть по смерти, которую не видел. Было невозможно просто поверить, что ее нет. Не любовницы, не сестры по духу, нет чего-то другого, важного, очень важного. Нет Серсеи — как возможна Королевская Гавань без Серсеи?
Джейме попробовал вспомнить, что делал в день ее казни. Он должен был что-то почувствовать, но оглядываясь, видел только пустоту. Возможно, осознание придет позже. Или никогда не придет.
Она ничего ему не передала, кроме локона своих волос, и он не намерен был его хранить. Когда Джейме отправлялся на Север, Серсея произнесла вслед одну фразу: «Женщин и детей ты найдешь, но сестры у тебя больше не будет», и ему казалось, он начинает чувствовать ее отсутствие.
Даже отдалившись от Серсеи, он возвращался к ней снова и снова, стоя рядом, как будто охраняя крипту — занятие бесполезное, но почетное. Когда они перестали понимать друг друга? Наверное, в тот день, когда она отказала ему, искалеченному и отчаявшемуся, разбитому и ищущему тепла в ее руках. Серсея никогда не выносила несовершенства и слабости. «Наверняка, она держалась гордо до последнего. Я надеюсь, она не была пьяна в день казни. Я надеюсь, ей не было больно. Я надеюсь, она любила меня хотя бы на десятую долю так же, как я любил ее когда-то».
И, стоило Джейме мысленно произнести слово «любовь», как перед глазами появлялось совершенно другое лицо — широкое, веснушчатое, изуродованное шрамами лицо Бриенны. Только теперь не нужно было мечтать, вспоминать — а ему было что вспомнить — достаточно было посмотреть направо. Она была с ним.
А потом это начинается.
И тут же кажется, что и не заканчивалось. Бесконечная повесть о самоуничтожении и пытке в глубине голубых невинных глаз. Мечта о том, чтобы она округлила свои пухлые, созданные для поцелуев — и еще не знавшие ни одного — губы, и произнесла какую-нибудь хрень со словом «честь». Еще, конечно, желание сорвать с нее свою собственную рубашку и попробовать на вкус каждый уголок ее тела, а потом наслаждаться ее удовольствием, смущением и…
«Опять. Ты конченная сволочь, Ланнистер, если первая мысль при виде несчастной обездоленной девицы — это поскорее ее раздеть». Стоило, правда, уточнить, что мысли эти почему-то касались одной конкретной девицы — и никакой больше в целом свете.
С этим пристрастием ему еще предстоит разобраться.
В конце концов, если в закрытом пространстве поместить взрослого мужчину и какое-нибудь существо женского пола, рано или поздно между ними двумя возникнет симпатия, нет? Проблема только в том, что пристрастие оформилось и превратилось в болезненную тягу слишком давно, и не было ничего более открытого, чем пространство вокруг них тогда.
— Мы не поедем в Гавань? — десятый раз за вечер спрашивает упрямая женщина, и Джейме не подавляет зевок.
— Боги, нет. Отвечаю еще раз, нет. Мы не поедем, не пойдем, не полетим и не поплывем. Боюсь, пока ты вообще с трудом доползешь до выхода, чтобы пожурчать на ветерке.
— Я доползу, — пообещала Бриенна, заражаясь зевотой.
Второе одеяло было еще сырое после стирки, и спать они легли вместе. Вопреки ожиданиям Джейме, вместо привычной пытки близостью ее тела он испытывает странное чувство, граничащее с испугом, когда под его рукой оказываются легко проступающие ребра. Она вырубилась моментально, что в целом для Бриенны характерно не было. Тихо похрапывая и иногда издавая смешной свист своим переломанным носом, нашла его руку, уткнулась в локтевой сгиб и сопела там, льнущая к нему, уставшая и изможденная.
Вот она, здесь, все такая же противоречивая — закрытая, откровенная, доверчивая и подозрительная, опасливая — и бесстрашная. Спит в его руках, как будто ничего не случилось, спит, даря тепло и покой, спит, даря ощущение дома.
А Джейме, прижавшись щекой к ее плечу, полночи смотрит на нее и никак не может насмотреться, изредка осторожно целуя ее руку и обнимая ее крепче, когда женщина начинает что-то сонно бормотать, борясь с подступающими кошмарами.
Кажется, эта война никогда не закончится, пока есть те, кому о ней снятся кошмары. Джейме не чувствует мира. Он знает, что должен, но не чувствует.
Маленькое убежище должно было бы стать ему домом или дать ему представление о том, что такое дом, каким он хотел бы его видеть — переосмыслить, переформулировать, может быть даже, начать делать какие-то шаги в этом направлении. А вместо этого спустя множество бесплодных попыток сняться с затянувшегося привала, на него падает его женщина в доспехах с призывом к новой битве. И он чувствует, что попал домой.
Джейме находит это весьма ироничным.
Шансы для Бриенны выжить в северном лесу, а тем более, найти кого-то в нем равнялись шансам Тириона окончательно завязать с выпивкой. Она была островитянка, эта неуклюжая голубоглазая женщина. Созданная для легких прозрачных одежд, фруктовых садов на берегу моря и соленой воды, омывающей ее длинные ноги. Пожалуй, только невероятное упрямство и сила воли, которой Джейме завидовал, помогли ей добраться именно к тому, кого она искала.
И некоторая доля чуда.
Оно же помогло ему прожить два месяца в проклятом лесу, дожидаясь скотину Бронна, который так и не явился. С недавних пор Джейме начал дорожить своей жизнью, и потому вынужден был отсиживаться в чаще до последнего. Нет, больше никаких ошибок. Об одноруком Льве знали в самых отдаленных деревушках.
Но теперь его признали мертвым, и можно было думать о том, как жить заново. И вновь в качестве ответа на этот вопрос Джейме называет имя Бриенны Тартской. Он совершенно не это имел в виду, когда подшучивал над ней, еще с обеими руками, будучи закован в цепи. Теперь цепи будут покрепче, и он все еще пленник.