Серсея прищурилась.
— Возможно, у Джейме будет дочь, — не стал тянуть Тирион, — тогда все отойдет ей, а не Мирцелле.
— У Джейме? Нонсенс.
— Мирцелла принадлежит дому Баратеон, дорогая Серсея. А вот дочь Джейме от Бриенны Тартской я могу ввести в семью одним росчерком пера. Хотя… даже сын получит все.
Тирион с удовольствием вспомнил выражение лица Серсеи в момент, когда она услышала эту чудесную новость. Как жаль, что единственным, кто по-настоящему мог оценить его, был Джейме.
Из каких мелочей состоит настоящая политика! Из выражений лиц родственников, которых ты отправляешь на казнь. Из союзов, заключенных между грудными и еще не родившимися детьми. Из допущений и оговорок. Пока Дейенерис не поняла этого. Она еще пытается решить все, мечась между абсолютизмом, диктатурой и вседозволенностью. Но это время быстро закончится, когда закончится последняя еда у черни, а хозяйства, погубленные страшной Зимой, не станут нахлебниками сами.
И тогда альянсы с прижимистыми скупердяями знатных кровей, и только они, сохранят королевство. Дотракийцы не способны вести оседлую жизнь, они не научатся этому за год или два. Безупречные нуждаются в еде и питье, и все они пришли на чужую землю. Очень быстро они из решения проблем сами станут проблемой.
Можно подождать. Но Тирион не хотел ждать.
Он продумывал детали. Прочерчивал вероятные маршруты. Здесь будут ставленники дома Ланнистеров, здесь — его наследники — таковых наблюдался дефицит, что прискорбно. Граница с Севером закреплена. Атака с моря маловероятна — но это лишь вопрос времени, когда Острова снова взбунтуются. Возможно, следующий альянс должен успокоить именно их.
Фигуры расставлены. Все еще одна лишняя.
Дракон.
*
Пожалуй, думала Бриенна, оглядывая свои ноги в его штанах, она действительно немного… похудела. Раньше она бы в них точно не влезла, а теперь они были ей малы только в бедрах. Прошедшие месяцы почти казались ей сном. Как будто женщина, проживавшая их, к ней самой отношения никакого не имела.
По дороге, скучной, долгой, грязной и переполненной переселенцами — казалось, весь Вестерос снялся с места — она только и делала, что думала о Джейме. Чем дальше, тем меньше чувствовался голод, а вместо сна она сворачивалась в комок и молча страдала, сдаваясь перед бессонницей.
Во снах, если они все же приходили, не было Ходоков, не было медведя, не было Братства и леди Кейтилин, были бесконечные коридоры замка, Тропа Скорби в Королевской Гавани и Серсея. Это не Дейенерис, похожая на статую, с неживым лицом восседала на троне. Это Серсея кривилась в усмешке и выплевывала ей в лицо снова и снова: «Он никогда не будет вашим».
А на эшафоте оказывался Джейме. Снова и снова лишался правой руки. Открыв глаза и чувствуя, что задыхается во сне, Бриенна уговаривала себя забыть слова львицы. Но злые зеленые глаза видели ее насквозь. Они читали ее легко, такие же пронзительные, как глаза Джейме. И словам Серсеи верилось так же легко, как и ему. «Он всегда был великодушен. Он сочинит что-нибудь для вас, какую-нибудь героическую историю, подарит вам еще что-нибудь острое, приспособленное для убийства, отправит как можно дальше прочь от себя, и это все, на что вы когда-либо можете рассчитывать».
Он так и сделал. Разве не это он сделал?
Болело все тело. Болела кожа, болело сердце, становилось трудно дышать, было больно снаружи и внутри. Ей хотелось с кем-нибудь подраться. Ей хотелось как-нибудь отвлечься. Но война закончилась, и она лицом к лицу оказалась с тем, что не могла изгнать из себя, и с тем, от чего не могла убежать. От себя не убежать никуда.
Может быть, отец найдет ей кого-нибудь. Бриенну тошнило при мысли о том, что придется пройти через это. Она слишком часто представляла себе Джейме и невозможную счастливую жизнь вместе с ним, после войны. Она запрещала себе это, она боролась, но он сам не дал ей бороться.
У них была Зима. Она не примерещилась Бриенне, ее видели люди вместе с ней. И был Джейме Ланнистер, зимний лев, заставивший ее верить в тепло, которое никогда не исчезнет между ними.
Было холодно, мороз усиливался, снежные ветры задували в палатки, и даже одичалые попрятались кто куда. Люди Джона Сноу мрачно обходили лагерь по кругу, то и дело цепляя растяжки палаток. Бриенна стояла на ветру, облаченная в доспехи, и дышала воздухом, закрыв глаза. С севером лицом к лицу.
После случая с похищением она не отходила далеко, но в такую метель, можно было не сомневаться, рискнуть могли только самые отчаянные. За спиной заскрипел снег.
— Миледи, одичалые предлагают меховые одеяла и шапки.
— На что меняют, Подрик?
— На нитки и иголки. У нас есть лишние, я поменяюсь, миледи?
Она позволила. Мех на севере был дешев, доступен и необходим. А иголки живут у нее долго. Она не вышивала и не собиралась начинать.
Снова заскрипели шаги.
— Что еще, Подрик?
Но вместо ответа шаги приблизились, и сначала на правое плечо легла толстая шерстяная ткань плаща, а затем на левое. Она подхватила ее, зная, чувствуя спиной сквозь доспехи — Джейме, Джейме, Джейме, его солнечное тепло, его золотой свет.
— Ты стоишь на ветру уже полчаса. Здесь холодно.
На мгновение она закрывает глаза, отчаянно борясь с глупыми мыслями, с краской, заливающей лицо, с мечтами, которым не было места. Он развернул ее к себе, неловко кутая в плащ и поправляя на ней меха, упорно избегая ее глаз.
— Подрик развернул торговлю, — сказал Джейме, все еще не отпуская ее и продолжая расправлять плащ вдоль тела, — сегодня мы спим под соболями и едим оленину.
Когда их взгляды встречаются, Бриенна чувствует, что его слова должны что-то значить. Она привыкла доверять своим чувствам в битве, угадывать движения противника, читать его мысли. Только ей страшно верить чувствам, потому что Джейме Ланнистер красив и весел, остроумен, отважен, опасен, и — никогда не будет ее.
Их так много, картинок, которые она бережет, но они не складываются в целое, не поддаются анализу.
— Хватит миловаться, любовнички, или не достанется ни куска, — звучит вездесущий Бронн, руки Джейме падают вниз, и Бриенна слышит отчетливо, как еще одно звено их истории остается потерянным в глубоком снегу.
Но Бриенна слишком много потеряла теперь, чтобы и от этой памяти отказаться. Она уговаривает себя, что это еще один день, украденные часы, оставшиеся с Зимы, запасенные на следующую, когда смотрит на Джейме на опушке весеннего северного леса.
«Хватит мечтать, — грубо оборвала себя Бриенна, сжимая зубы и делая очередной волевое усилие, — прекрати пялиться на него, как дура; он это видит — где твой стыд? Хватит вспоминать то, что ничего не значит, и постарайся прийти в себя, тупая ты уродина».
Она решила, что этой ночью ляжет отдельно.
— Не желаешь попробовать размяться? — это был прежний Джейме, и меч в его левой руке покачивался, сверкая на выглянувшем солнце. Бриенна неуверенно потянулась, развела руки, разгоняя кровь. Она не чувствовала себя в достаточно хорошей форме, но от спарринга с Джейме не отказывалась никогда.