Мирцелла была мертва.
Она лежала на койке, платье еще в пыли, ее переносили, очевидно. Он стоял, боясь, что земля уйдет из-под ног, как только он сделает первый шаг, но когда он, наконец, смог идти, то вокруг была звенящая тишина. Или так казалось. Ноги были тяжелыми, он не мог поднять рук, он вообще не мог ничего, только смотреть.
Мирцелла была мертва. Тонкая струйка крови из угла рта, распахнутые зеленые глаза, из которых до сих пор не ушло выражение испуга и какой-то обиды, простое дорожное платье оливкового оттенка. Ее руки были вытянуты вдоль тела.
Джейме бездумно сел рядом, не в силах оторвать взгляд от ее лица. Взял ее за руку. Семеро, она все еще не остыла. На левой были видны заусенцы, следы дурной привычки — в детстве Мирцелла грызла ногти, и ее так и не удалось отучить.
— Она выпила всего лишь одну чашку, упала, она не кричала, просто лежала… — за спиной оправдывалась, рыдая, какая-то из служанок. Бронн тряс кого-то с проклятиями, требуя допросить каждого, кто имел доступ к еде и питью. Все суетились, бегали вокруг, как будто это могло иметь какое-то значение.
Джейме не двигался. До тех пор, пока не понял, что соленый вкус во рту — это слезы, стер их с щек, удивился тому, что еще способен плакать, и вот тогда это и пришло. Понимание того, что золотое сияние жизни, покидающее его год за годом — надежда, любовь, его дети, которые так и не успели стать по-настоящему его, то немногое, что могло быть названо смыслом. Точно не служение королям и отцу, не львы на знамени, не собственная дурная слава и не грехи, за которые были наказаны другие.
Они были обречены из-за того, что мы делали.
— Серсея, — произнес ее имя Джейме, и слезы полились рекой, — о, моя дорогая. Моя милая.
Это она лежала перед ним, шестнадцати лет от роду, еще совсем невинная, дитя, проданное за золото и славу. Это ее он хотел спасти, тогда, жизнь назад, и не спас никого. Серсея. Девочка, игравшая за рыцаря, когда он мог изображать принцессу. Выбиравшая ему ткань на рубашки. Поправляющая повязку на его первой ране от меча. С синяками под глазами, лежащая на полу спальни короля, когда он не мог подойти, потому что она повторяла снова и снова: «Он все-таки сделал это. Он сказал, что сделает это со мной, как с грязной шлюхой, он сделал это». Серсея, мертвыми глазами глядящая в сторону, когда он грубо, без малейшей вовлеченности души и сердца, трахал ее у тела Джоффри — он не мог разделить ее скорбь, она не могла принять его как прежде.
Серсея, которую Джейме хотел любить, и которой у него никогда не было.
Слишком много дерьмовых поступков в его жизни. Слишком много нарушенных клятв, грязных слов и намерений. После всего, их будут забирать у него по одному, тех, кого он любил. Пока не заберут всех.
— Пойдем, — подхватил его кто-то за плечи, поволок прочь, прочь от остывающего золотого сияния.
— Серсея, — прошептал он, надеясь дозваться ее, но ее больше не было.
— Пойдем, милорд. Я налью тебе что-нибудь выпить, — в голосе Бронна Джейме услышал отражение своих слез.
Когда он держал третий — или тридцать третий? — стакан, то понял, что его рука трясется. Обе руки.
Он не помнил остаток дня. Он не помнил ничего, только сжимающуюся пустоту вокруг, меркнущее золотое сияние, постепенно превращающееся в серый туман, и Бронна, подсовывающего ему то выпивку, то какие-то письма на подпись.
Потом его куда-то вели, поднимали, сажали, кажется, раздевали — он бездумно поднимал руки, вытягивал ноги, не чувствуя и не зная, что происходит. Кто-то толкнул его в плечо — он лег на бок.
«Попрощайся со мной, Мирцелла. Попрощайся, Серсея, — молил он перед тем, как заснуть, снова и снова, — попрощайтесь со мной, все. Не уходите молча».
Когда Джейме закрыл глаза и провалился в пустоту, его там не ждал никто.
*
Над головой Бриенны басил Тормунд. В основном, он травил байки и анекдоты, но также распространялся о своих ожиданиях и последующем разочаровании от южных земель. Это бы не смущало Бриенну нисколько, но беседа, а точнее, монолог продолжался почти три часа, а она очень хотела выспаться.
Одичалые, которые отправились с ней по указанию Джона, были сущей проблемой. Возможно, будь здесь сам Джон, он мог бы с ними сладить, в чем Тартская Дева сомневалась. Ей это было тем более не под силу.
Конечно, регулярные войска юга тоже не отличались идеальной дисциплиной — Бриенна хорошо помнила свое разочарование, когда познакомилась с бытом лагерной жизни при Ренли Баратеоне. Но все же Вольный Народ трактовал идею свободы слишком… вольно. Они играли в кости на ночные дежурства, как правило. Недовольные проигрышем могли не дежурить вовсе. Они пили — и напивались всегда до чудовищного состояния. Донести до одичалых, что охотиться на южных землях где угодно и как угодно нельзя, не получилось.
Поскольку им не с кем было сражаться, они скучали и дрались между собой. Или часами, днями просиживали у костров, ничего не делая, кроме как разговаривая.
Бриенна терпела безусловное фиаско в качестве лидера.
— Это мужики, — доносила до нее Дагна, чьи навыки обращения с оружием уступали Тартской Деве лишь немного, — ты просто не можешь заставить их работать так и тогда, когда тебе это надо. Можно, конечно, попробовать. Раз или два получится, но потом тебе дадут отпор.
— Король Джон назначил меня нести ответственность за порядок, — протестовала Бриенна. Дагна пожала плечами.
— Дак и неси. Кто не дает-то?
Ко всему прочему, Тормунд удвоил свои мероприятия по осаде ее неприступной, и оттого привлекательной особы.
«Мне везет на болтливых соратников, — пришла к удручающему выводу Бриенна, — любой разговор сводится к шуткам ниже пояса».
С другой стороны, было в одичалых кое-что, что Бриенне нравилось. Образ их мысли. Они были свободны в своих рассуждениях, и, может быть, бесконечные разговоры у костра тому способствовали.
— Так ты расскажи еще раз, почему они бросили тебя в медвежью яму? — допытывался особо настырный одичалый, — из того, что я до сих пор услышал, они сделали это только потому, что ты женщина.
— Они развлекались, — вздохнула Бриенна.
— Но тебя не брали в эту вашу, где все в железе, на лошадях…
— В рыцари. Меня не посвящали в рыцари. Это что-то вроде разрешения сражаться… за кого-то… сложно объяснить.
— Потому что ты женщина? — получив утвердительный ответ, ее собеседник развеселился, — интересно получается. Ты можешь сражаться с медведем, но не можешь сама решать, с кем ты спишь, и от кого рожаешь детей. Ты можешь ездить на лошади, убивать людей, но все равно, скольких бы ты не победила, ты не считаешься воином. А если рыцарь этот сделает что-то запрещенное, его в женщины не разжалуют?
Бриенна только вздыхала.
Копьеносицы вздыхали вместе с ней. Они проводили вместе большое количество времени, и ей это нравилось. По крайней мере, с ними можно было поговорить, как она никогда и ни с кем не говорила. Это была сущая ерунда, темы их разговоров, и Бриенна гораздо чаще слушала, чем высказывалась сама, но даже возможность услышать была бесценна.