— Женщина, — она усмехнулась, тоже опустила взгляд вниз. Джейме ухмылялся до ушей.
Моя.
— Так что выбирай тщательно, что именно будешь делать и говорить. Если я призову резерв, отправляй именно столько, скольких я приказываю отправлять. Если надо будет отвлечь, после обстрела крайних флангов отводи их ближе к лесу и одичалым. Делай два отступления на одну атаку, так мы выиграем время. Бриенна, — он понизил голос, погасил улыбку, заглянул в ее глаза, — не суйся сама. До последнего. Ясно?
— Поняла, — она кивнула, вникая в каждое его слово. Джейме не мог оторвать от нее глаз.
Да, она была выше его ростом, вид имела самый серьезный и внушительный, но она была его женщина, его жена, и вот это последнее обстоятельство удивляло его до сих пор, и он сомневался, что перестанет поражаться этому обстоятельству.
— Пора. Давай не умрем, Бриенна.
— Да.
Поцелуй был коротким, скорее дружеским, как и взгляды, которыми он обменялся с ней. Не допуская прежней тоски, как в те времена, когда они могли себе это позволить.
«Я стал сильнее рядом с ней, — заметил Джейме, — стал лучше. Честнее. Будем надеяться, она рядом со мной станет рассудительнее». Он проводил глазами ее к лошадям, ловя и бережно сохраняя в памяти внезапное женственное движение, с которым она оглянулась, короткий, почти игривый взгляд, которым она его одарила.
Бриенна в бордовом платье. Бриенна у костра, засыпающая на его плече во время рассказов одичалого старца. Бриенна накануне битвы с Иными. В прозрачной рубашке в пещере. Вышагивающая рядом с его носилками за Стеной. Поющая над ним, раненным. Стонущая под ним. Оседлавшая его, покрасневшая, будящая его с утра робкими поглаживаниями…
— Милорд! Они наступают!
Что ж, по крайней мере, ему было что вспомнить.
*
— Мы спустимся к ним, Пташка? — голос Сандора звучал неуверенно. Санса поправила поводья. Она не любила возиться с уздой, а Сандор всегда оставлял повод слишком длинным.
— Нет. Леди-командующая вряд ли нуждается в нас. К тому же, там могут быть люди Джона. А я не хочу, чтобы он знал, что я здесь.
— Ты когда-нибудь расскажешь мне, что именно задумала?
Она оглянулась на него. Пёс смотрел сурово, но она знала, где найти доброту и слабость в глубине его темных глаз. Возможно, только она во всем мире это и знала.
— Нет.
…Увидев его в воротах Винтерфелла, когда Джон покидал ее, отправляясь на Север к Стене, она за одно мгновение поняла все. Всё: чего он хотел в ночь битвы на Черноводной, что он не сделал с ней в ту ночь, хотя хотел, и всё, чего теперь хотела она.
Три последующих дня они смотрели друг на друга с расстояния в тридцать шагов.
Крепкий, сильный мужчина. Знающий цену словам. Умеющий убивать. Желающий ее. Санса молчала. Он молчал тоже. Они просто смотрели друг на друга, слишком уставшие от всего пережитого, чтобы играть в ухаживания. Ей эти игры не принесли ничего хорошего в жизни, а Клиган всегда их ненавидел.
Через три дня она решилась.
Была ночь. Были блестящие снежинки, мягко опускающиеся на землю, не тающие на его лохматой голове, был его растерянный и полный надежды взгляд, были его большие руки, которые она прижала по очереди к губам. Он пах углем, костром и конюшней.
— Я хочу быть с тобой. Ты будешь?
— Пташка, — прошептал он, моргая, и она в очередной раз заметила, какие у него длинные ресницы. Так же не вяжущиеся с общим обликом сурового воина, как и то, что он убрал руки за спину, опустил голову, уставился в землю.
— Ты согласен? — спросила Санса снова, мягко.
— Я и так… — Клиган издал смешок, — я не ожидал тебя увидеть, миледи.
— Это не то, что меня интересует. Ты хочешь меня так же, как я тебя?
Почти испуганный взгляд его глаз превратился в жаждущий, откровенный, когда он сгреб ее в объятия, поднял и понес без лишних слов со двора.
Возьмет ли он меня у стены, как нам обоим хочется? Возьмет ли он меня на ворохе сена? Отправимся ли мы в мои покои? Будут ли гореть свечи?
Но не было свечей. За перегородкой храпели немногочисленные оставшиеся лошади. Где-то в двадцати шагах храпели вповалку конюшие-мальчики. Квохтали куры на насесте. Тишина казалась почти умиротворенной. Зима опускалась на Винтерфелл мягко. Зима целовала землю Севера, как опытный любовник сдавшуюся ему возлюбленную.
Санса отдавалась Сандору Клигану, задрав юбки и прогнувшись в спине, схватившись за поручни на лестнице, ведущей к складам амуниции и упряжи.
Второй раз последовал через десять минут. На этот раз она видела его лицо. Прекрасное лицо.
На третий раз она остановила его, рычащего и ругавшегося — «…блядь, как же охуенно, как же, ох, ты прелесть, Пташка, ты прелесть…» — притянула к себе и поцеловала.
Рассвет встретил их в богороще у чардрева. До последней минуты Клиган смотрел на нее в неверии, и она произносила клятвы первая, давая ему шанс поверить.
— С этого дня и до конца моих дней, — повторил он покорно, обхватил ее лицо своими ручищами, склонился, чтобы неловко поцеловать, и встретил ее уверенный взор, — как мне поверить, что это все правда?
— Чем еще это может быть? Я Старк. Я знаю, чего хочу.
Во всем огромном мире не было никого, кто знал бы настоящую Сансу Старк, кроме Сандора Клигана. У них не было друзей и союзников, кроме друг друга, и они никогда не обсуждали это положение, просто знали оба, что так оно и есть. Пёс вообще был неразговорчив, когда дело касалось чувств, отношений, тонкостей придворных игр или политических альянсов.
И не задавал лишних вопросов.
— От Беса давно не было писем, — вдруг заметил Сандор. Санса поджала губы, сглотнула.
— Но и мы давно в пути. Мы прибудем в Королевскую Гавань через четыре дня.
— Три, — поправил Клиган, — мы не будем останавливаться сегодня. Можно, я тебя поцелую?
— Нам обязательно придется остановиться в таком случае, — она улыбнулась. Спонтанность Сандора была самым большим его достоинством.
В рыцарских романах о подобных поцелуях не писали ничего. О том, что можно любить вкус его слюны, пряный запах вина, бесстыдные движения языка на губах, во рту, на лице. Не рассказывали о голодном взоре мужчины, пахнущем зверем и лесом, не говорили о желании, рождавшемся в глубине тела, от которого хотелось кричать, как шлюха, отдаваться снова и снова. Не было ни одной саги, баллады, песни, где хоть что-то сообщалось о благородных леди, любящих брать член любовника в рот и не желающих никак иначе начинать любовную игру.
Не говорили ничего о том, как мужчина при этом запрокидывает голову, как рычит и содрогается, как почти плачет, выгибаясь и извиваясь. И говорит, говорит, шепчет пересохшими губами, даже если молчит все остальное время:
— …люблю тебя, люблю, ты одна, ты моя единственная, сука, давай глубже, ты моя любовь, мое сердце, моя душа, оближи его, вот так, люблю тебя…
Почти безупречно, если бы не внезапный удивленный звук, от которого она приоткрыла глаза, выпустила его член изо рта, и обнаружила Клигана глядящим вверх сквозь ветви деревьев.