— Ты это чего делаешь? — раздался голос Петровича.
Петух спрашивал издалека, всё ещё опасаясь гнева хозяина. Лёха не отвечал, снова забивая голод сигаретным дымом.
— Огнём дышишь? Ты из рода драконов? — не унимался Петрович.
— Дракон это тот же петух, только гребень во всю спину, — изрёк Лёха услышанную когда-то тюремную мудрость.
— Так ты тоже петух? — удивился питомец.
— Слышь, бля, — веско произнёс Лёха. — Я пацан нормальный, за меня хоть кто скажет.
Он был в благостном расположении духа, курево его расслабило и успокоило. Даже тёмный лес перестал казаться таким страшным. Он решил лечь спать прямо тут, а уже утром развести костёр и приготовить еды. Летняя ночь была достаточно тёплой. Лёха улёгся на землю под каким-то кустом и попытался заснуть. Ему вспомнилось, как он, бывало, просыпался в таких же кустах после бурных попоек.
Проснулся Лёха от того, что Петрович кукарекал прямо у него над ухом.
— Бля, заткнись, — простонал Герой.
Было довольно холодно, ноги в шлёпанцах окоченели, да и спортивный костюм тепло держал весьма скверно.
— Я птица, у меня инстинкт, — возразил Петрович и снова заорал.
Лёха взялся за топор, и петух с возмущённым кудахтаньем поспешил отскочить. Но сон уже не шёл.
— Эх, бля, пельмешков бы щас навернуть, — вздохнул Избранный. — Жрать охота.
— Меня нельзя жрать, я разумный, — произнёс Петрович, на всякий случай отходя ещё дальше.
— А кого мне жрать? Петрович, братан, иди сюда, — сказал Лёха, заводя руку с топором за спину.
Петух попятился назад.
— Вон, лучше ягод поешь! — взвизгнул Петрович.
Лёха обернулся. На кусте, под которым он ночевал, и в самом деле висели мелкие красные ягоды. Ягод было много, они свисали из-под листьев, сверкая в рассветных лучах сочными налитыми боками. Лёха почесал бритый затылок.
— Не, вдруг они ядовитые, — проявил чудеса благоразумия Лёха.
— Да не ядовитые они! Обычная кровяника! — упорствовал Петрович.
Лёха сорвал одну, покатал между грязных пальцев, бросил на землю петуху. Петрович без задней мысли склевал ягоду.
— Смотри мне, бля, — погрозил Избранный, срывая следующую ягоду и отправляя себе в рот.
Вкус был необычный, напоминал одновременно копчёную колбасу, гранат и майонез. Лёха сорвал следующую.
— И правда, нормас, — признал Герой.
— У вас таких нет, что ли? — спросил петух, и Лёха помотал головой в ответ.
Избранный срывал ягоды кровяники одну за другой, без промедления отправляя их в рот. Живот сперва утробно зарычал, чувствуя необычный завтрак, но потом успокоился.
Лёха обобрал весь куст и сыто рыгнул. Пальцы, перемазанные в красном соке, он вытер о штанину.
— Сойдёт, живи пока, — хохотнул он. — Пошли.
Идею вернуться в деревню русаров и забрать награду за уничтожение крыс Лёха отбросил сразу. Поэтому они с Петровичем вышли обратно к тракту и пошли по нему на юг. Направление Лёха выбрал особо не заморачиваясь, по считалочке.
Вдоль пыльной дороги с одной стороны простирались поля пшеницы, с другой стороны возвышались дубы. Опушка леса подходила почти к самому тракту, так что Лёха рассчитывал при появлении каких-нибудь патрулей, всадников, стражников и прочих краснопёрых, просто юркнуть в лес и заныкаться там. После драки с Лютомыслом общаться с властями совсем не хотелось.
Вдруг впереди кто-то свистнул, и на дорогу перед Лёхой высыпали мужички с топорами и дубинками. Как раз из леса, что примыкал к дороге. Лёха насчитал одиннадцать человек, целая банда.
— Эй, дружище, постой! — насмешливо произнёс один из них, одетый в кольчугу с чужого плеча, не по размеру. Он единственный был вооружён мечом, а на голове его красовалась железная шапка.
Четверо лучников немедленно взяли Лёху в прицел. Лёха вдруг почувствовал, как от съеденных ягод скручивает живот, а на спине выступает липкий холодный пот. Лёха сжал булки изо всех сил.
Глава 7
Эпическая Битва Лёхи Против Сумрачного Биооружия
Межпланетный Гипервождь лениво испускал эманации зла, ворочаясь с одного бока на другой в своём тесном узилище. Он и был злом, его персонификацией, проекцией, всем злом, каким только мог быть. Он был раковой клеткой, летящей пулей, взрывной волной. Он был комаром, пищащим над ухом за пять минут до будильника. Он был холокостом, войной, геноцидом. И сейчас он лежал, запертый во вневременной темнице, тесно спутанный и крепко связанный, но чуял, что путы слабеют.