— Начинайте, — прошептал Лехин, — а то попрут все вместе.
— Кто? — еле слышно спросил Проводник, скосившись на него.
— Да зверье ваше. Тоже… Нашли кого звать на помощь! — вырвалось у Лехина, хотя он прекрасно знал, что Проводник не выбирал спасателей осознанно. А вспомнил о спасателях Соболева — и сердце снова тревожно екнуло: какими бы ни были чудовищные псы, Проводник с ними выжил. Что же будет, если он останется совсем без них? Хотя… Их сейчас нет, а он живой.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Проводник, глядя в небо. — И не понимаю, почему я должен лежать здесь. Впрочем…
— Вам хочется встать?
— Не знаю. Здесь трава. Хорошо пахнет. Только лежать неудобно.
"Психованный какой-то разговор, — несколько растерянно подумал Лехин, — говорим черт те о чем… Вообще-то, о чем же говорить?" Он машинально поднял меч, чуть снова затеплилась прямая полоска над плечом Проводника. Тем, кто выглянет, можно будет сразу полюбоваться на оружие. "Пугалом, елки-палки, устроился — веселенькое дельце, без работы точно не останусь. Так. А эти чего хотят?"
На Проводнике, завороженном звездным небом, азартно прыгали "помпошки", явно стараясь обратить на себя внимание Лехина. Обратил. Тогда они старательно уставились в лицо Проводника, время от времени взглядывая на Лехина, смотрит ли. Лехин пожалел, что отправил призраков в машину. Может, растолковали бы, чего хотят Шишики.
И вдруг понял. Озарение помогло или интуиция, что в некотором смысле одно и то же, а может, угадал пантомиму "помпошек", но переспросил одними губами: "Отвлечь?" Шишики быстро поклонились — кивнули.
Лихорадочно перебрав темы, Лехин с отчаяния спросил:
— Дмитрий Витальевич, а вы Шишиков видите?
У Шишиков челюсти отвалились.
— Шишики — это что? Вроде зеленых чертиков у пьяниц? — безразлично спросил Проводник. — Почему я должен их видеть? Или это у вас проблемы со спиртным?
— Да нет. Нет у меня проблем со спиртным. Я к тому, что вы одно время занимались вызыванием духов, а Шишики — это духи домашние ("Куда лезешь, морда?! Марш назад!.. Простите, Дмитрий Витальич, это не вам"). Вот я и подумал: если вы медиум, значит, тех двоих, что сейчас на вас сидят, вам разглядеть нетрудно.
Проводник напрягся поднять голову и оглядеть себя.
Слабый след светящейся полосы полностью исчез. Лехин сообразил: отвлекать Проводника необходимо, чтобы он — возможно, машинально — не открывал вход в другой мир.
Проводник расслабился и вновь вытянулся на траве.
Шишики негодующе хрюкнули на Лехина. Лехин продолжил светскую беседу.
— Один из них у вас сидит на лбу (Проводник поднял руку потрогать лоб, а Профи захихикал: ладонь, погладившая лоб, погладила его), второй на груди.
— Вы… их видите? Какие они?
— Косматые шарики.
— А зачем… они?
— Они знают наши тайные имена! — торжественно оказал Лехин, надеясь, что смог добавить в голос ну очень загадочную интонацию.
— А зачем нужны тайные имена?
— Чтобы возвращаться домой, — предположил Лехин, который сам не знал, зачем нужны такие имена.
— Но я не хочу возвращаться.
И вот тут у Лехина вырвалось глубокомысленное замечание, в суть которого он верил сам, потому и высказал весьма убежденно.
— Домой не хочет Проводник, который ведет за собой зверюг. Домой хочет человек.
— Не понимаю, о каком Проводнике… — пробормотал Проводник и закрыл глаза с первым же странным звоном над ним.
— Вам, Алексей Григорьич, лучше отойти от него теперь.
Лехин оглянулся. Веча стоял, в полумраке страшный от рваных ран и, в противовес внешнему ужасу, задумчивый и даже печальный, Лехин встал и отошел к нему. Звон продолжал успокаивающе гудеть, словно Шишики протянули над Проводником несколько струн и трогали их, не давая умолкать ритмичной, но неуловимой мелодии.
— Почему? Почему нужно отойти?
— Шишики назвали имя, и Соболев возвращается. А возвращение связано со временем. Вас не удивляет, Алексей Григорьич, что прошел год, а Проводник выглядит так, будто он недавно побрился?
— Глупо. Он, наверное, брился в подвале.
— Он не прикасался к бритве с тех пор, как стал Проводником, Ему просто не нужно было бриться. Чужаки вырвали его из земного времени и закутали в свое. Это одна из причин, почему он говорил о свободе.