— Эту парочку приемов вы добавили во время тренировки?
— Что вы! Я же плохой практик. Легче было внедрить приемы в память Вячеслава. В бою он использовал их на бессознательном уровне, едва складывалась подходящая ситуация. По моему скромному мнению, получилось неплохо.
И агент скромно же улыбнулся, сдержанно упиваясь восторженно-обалделым видом водителя.
Машина остановилась на перекрестке, пережидая красный свет — алый в подступающих сумерках августовского вечера. Солнце еще не село, но пряталось за высотными домами, и здания то и дело ловили его последние блики, будто бережно передавая друг другу остатки теплого желтого.
В тон удлинявшимся теням тихо запел-загудел Вован. Он чуть раскачивался и не сводил взгляда со спинки Олегова кресла. Там, наверху, сидели Шишики с закрытыми глазами и тоже еле заметно покачивались. Машинально стараясь определить мотив — ну не любил он неопределенности в музыке! — Лехин вдруг оглох на все остальное и услышал не гундосое гудение, а странное, проникающее в душу звучание струнного трио. Точно не виолончель, не альт, не гитара. Но очень похоже на все три инструмента. Вот прозрачный аккорд гитары, вот басовитая дорожка виолончели, вот томительно атональный рисунок альта. Боже, какая музыка… Все ближе, все глубже… Что-то черное резко метнулось перед глазами. музыка оборвалась.
— Лехин, что с тобой? Мы приехали. Что дальше?
Оказывается, Олег махнул перед носом Лехина какой-то черной тряпкой, поскольку Лехин молчал на все призывы к вниманию. Молчал, отвернувшись к двум пассажирам.
— Все в порядке. Я… задумался.
И он снова сел лицом к ветровому стеклу.
Шишики открыли глаза, переглянулись и деловито протопали по спинкам кресел на плечи Лехина. Устроились они поближе к затылку, чтобы, ненароком повернувшись, Лехин их не увидел.
Призраки разглядели перемещение "помпошек", но промолчали, решив, что так и надо, что Шишики действуют по договоренности с Лехиным.
Между тем Лехин показал Олегу, куда дальше ехать, и тот притормозил у лазейки под забором — памятного местечка, виденного Лехиным во сне.
— Ну что ж, обговорим детали. Сначала то, что я не успел узнать дома. Господа призраки, вы уверены, что не совершаете двойного самоубийства?
— Господа… До сих нор ухо режет, — проворчал безымянный агент, а Линь Тай надул щеки Вована, изображая важную особу — по собственным представлениям. — Зовите меня Глеб Семенович. В последнее время это имя настырно лезет на язык. Вполне возможно, мое и есть. Итак, возвращаясь к вопросу о самоубийстве. Почтенные домовые заверили нас, что существуют гарантированные пятьдесят на пятьдесят жизни и смерти данных тел и нас в данных телах. Видите ли, прежде чем отправиться к вам, Алексей Григорьевич, с предложением помощи, мы проконсультировались у Прокла, который, как выяснилось, достаточно компетентен в делах данного профиля. И он, и Елисей с Никодимом уверены, что в этих телах мы в такой же безопасности (или опасности — с какой точки зрения смотреть), как любой обычный человек в ситуации с представителями иного мира. Так что, Алексей Григорьевич, воля ваша — брать нас о собой или нет. В любом случае, мы идем на операцию с открытыми глазами. Решайте.
Пространный монолог Глеба Семеновича загрузил Лехина окончательно. Пятьдесят на пятьдесят. И ответственность за две человеческие жизни и четыре души — две, пока живущие по земным законам, и две неприкаянные. И последние хотят, чтобы решал он?!
— Ни за что! — отрезал он, следуя внутренней логике мысли.
Призраки оторопели.
— Объяснитесь, Алексей Григорьевич! — холодно предложил безымянный агент.
— Вопрос этики. Я не могу взять на себя ответственность за двоих, которые даже не знают, в какое дерьмо, простите за грубость они вляпались. За Вечу и Вована. В общем, я один спускаюсь в подвал. Вы ждете здесь. Близко к забору не подходите. Драться можете только в одном случае: если я не вернусь, а из подвала полезут эти твари в облике человеческом. Держитесь сколько сможете, потому что два человека, чьи тела вы заняли, уж точно когда-нибудь могут нос к носу столкнуться со зверюгами. На них обоих мой след. Вы меня поняли, Глеб Семенович?
— Понял, Алексей Григорьевич.
— Честно говоря, я бы предпочел, чтобы вас здесь вообще не было.
— Удачи тебе, — в спину Лехина сказал Олег.
— Угу, — ответил Лехин, пролез под забором и пропал в зарослях бурьяна.
Бурьян рос плотно, и Лехин здорово намучился, пока не сообразил вытащить меч-складенец. Выставив перед собой оружие чуть вкосую, Лехин быстро пошел по мягкому настилу полёгшей травы.
Еще существовала опасность споткнуться на заросших сорняками земляных кучах, плохо видных во тьме, — строечный фонарь-прожектор освещал лишь площадку с вагончиком сторожа. Рассеянный же свет от неблизких домов был хорош, создавая иллюзию бесконечных зарослей, чем Лехин с удовольствием полюбовался бы, увлечённо глядя какой-нибудь сериал, наподобие "Остаться в живых". Тропики, заросли — красота!.. Сейчас же, с каждым шагом в сумеречную непрочную тьму, он все более утверждался в мысли, что является полным идиотом, идущим на верную гибель с песней на устах.
Но бурьян кончился, глаза привыкли к темноте. По видимой земле идти стало легче.
Лехин вынул приготовленный фонарик, мазнул светом по низу стены, возникшей из темноты. Где-то здесь должно быть подвальное окошко. Так, кажется, вот оно. Точно, именно его Лехин видел во Сне, когда звери почти заманили его в свое логово, — именно этот зияющий тьмой прямоугольник, будто врытый в землю.
Лехин присел и выключил фонарь. Глаза быстро привыкли к темноте: оглянулся по сторонам и легко различил и несокрушимые бурьяновые заросли, и какие-то плиты, лежащие поодаль, и кучи строительного мусора и земли. Глянул в окно — все то же самое: мрак из подвала сочился густым и влажным дымом.
Сумку, с которой Лехин ходил в выставочный зал, домовые сунули перед самым выходом из квартиры. Он взял ее из "Ладушки" машинально, но только сейчас осознал, что держит ее в руках. Вновь включенный фонарь в подвале ничего не высветил, и Лехин вспомнил: если сумку ни он, ни домовые не трогали, в ней должна быть веревка. Расстегнул, проверил. Все на месте. Вот только зачем к связке свечей Елисей добавил еще две? Не надеется на долговечность фонарика? И два спичечных коробка. Не слишком ли увлеклись домовые, снабжая хозяина огромным количеством огня? Или это намек? Но до сих пор Елисей с Никодимом, стремясь оградить Лехина от опасности, говорили о ней напрямую. Значит, на всякий случай.
Стоять коленями на бетоне — то еще удовольствие… Но Лехин встал. Интересно, где здесь лестница, по которой его вели зверюги? У нее такие удобные перила. Лехин снова тщетно подвигал лучом фонарика — подвальный мрак отвечал-аукался издевательски смутным пятном, как отражением на стене тумана. Лехин — пока еще про себя — зарычал, сел на окне, свесив ноги в чернильную мглу. И нисколько не удивился, когда фонарик оказался бессилен показать даже ноги. С темнотой в подвале было что-то не то. Она имела явно чужеродное, неземное происхождение. "Притащили с собой, — решил Лехин. — Навязали нам себя и свои условия обитания".
Здравого смысла хватило, чтобы попробовать не электрический — живой свет. Еще чиркнул спичкой зажечь свечу — темнота не сразу, но все-таки расступилась. "Медленно и печально", — вспомнил Лехин и ухмыльнулся. Он поставил свечу на бетонный подоконник, прикапав горячего воску, чтоб не падала. Огонек панически рванулся. "Бежать из подвала! Я тебя хорошо понимаю. Но терпи уж. На тебя одного надежда". Будто расслышав мысленное упование, огонек отважно вернулся в более-менее прямое положение. Почему-то Лехину он живо напомнил перепуганного солдатика на часах: то и дело приседает со страху, дробно постукивает зубами, но время от времени испускает отчаянный вопль: "Стой, кто идет! Стрелять буду!"