За всё это время Лёлька не проронила ни звука.
Зато меня было уже не унять:
— Не надо на личности, умоляю! Я же модель рисую. Рожает она дочь, и дальше её жизнью за отсутствием собственной живёт. Все жилы из бедняжки повытянет, все соки повыпьет, и до последнего от себя не отпустит. Не по злобе, конечно, подсознательно, из инстинкта самосохранения… А вдобавок к этому — подсознательно же — мстительницу вырастить охота. Мальчишка-то своим мстить не станет, а вот дочка в своё время не одному мужику может судьбу покалечить. Как маме её покалечили…
— На опыте говоришь? Эко тебя потрепало…
— А вот это уж не твоё дело… Обо мне мы отдельно потолкуем, если захочешь. А я сейчас говорю, что у девочек таких личные жизни тоже редко складываются счастливо. Они же тоже кровососами вырастают: из них всю жизнь пьют — вот и им подпитка нужна. Вампирами не рождаются… А сыновей рожают от любви и для любви. Сыновей матери любят просто-таки беззаветно. Такой вот этический перекос. А ты говоришь лотерея. Нет, Тимушка: живот женский как её же сумочка — никто, кроме хозяйки, не знает, чего там и зачем…
— Понятно. Мы с ним, значит, по любви, а ты, Лёльк, так, ненароком…
— Ну вот и радуйся, — огрызнулась та.
— Да отрадовался уже. Дай-ка сюда, — схватил штоф и хлобыстнул прямо из горла. — Не любишь ты, дядька, женщин, отсюда и вся твоя философия.
— Кто? Я? Я не люблю? Да я стольким вены свои отворял для пропитания, что мне чуть не за каждую можно почётного донора давать.
— Ну правильно, такой же вампир: подсадишь на вену, а потом отлучаешь. Гуманист, блин!
— А скольким, — спросила Лёлька, — отворял?
Пора врать, — подумал я. Если не хочешь сейчас же превратиться из старого доброго дядюшки в обыкновенного бабника — надо врать. Вон ведь как глядит.
— Многим, — попытался я одновременно и не соврать, и увернуться.
Ох и подставил ты меня, Тима…
— И что — всех любил? Или — так?..
Просто вечер римейков какой-то. Сначала шашлык с поляны, теперь вот допрос у ручья…
— Ты всё равно не поймёшь.
— Скажи так, чтобы поняла.
— Рано тебе ещё.
— Ну да: про игреки в самый раз, а про любовь рано.
Ау, нечестных правил дядя, открывай факультатив! Основы гендерных отношений называется, да?
— Пятерых — любил. Остальных… не успел, наверное.
— Как это?
— Не знаю.
Заваривший кашу шкет безучастно облупливал и пожирал глазурь. В конце концов, это был его праздник.
— Каждая женщина, — начал я, настраиваясь на долгий и мучительный монолог, — с которой у меня доходило до серьёзного… Это разъяснять?
— Не надо.
— …была по-своему неповторима. Каждая. И серьёзное получалось только из веры в то, что она — та, которую искал… Ну, есть такая легенда о половинках…
— Я знаю, не надо про легенду.
— Да, смешно.
— Что?
— Что себе этого никогда объяснить не мог, а тебе приходится… Представляешь: каждая, с которой у меня доходило до чего-то настоящего, казалась мне… ну Евой, что ли… если по-здешнему-то… Это понятно?
— Да.
— И тот кусок жизни, который я проживал с ней…
— И во имя неё, — продекламировал Тим.
— И во имя неё, — благодарно повторил я. — Казался тем, ради чего я и появился на свет…
— …и вот почему всех вас, тёртых-перетёртых и по горло напробовавшихся, лес взял и изолировал! — победно констатировал именинник. — Кроме тебя одного почему-то. И почему это, а?
— От чего изолировал? — не врубилась Лёлька.
— От спасения мира, мать! — передразнил он меня. — Исключительно от спасения мира…
Похоже, будущий доктор наук готов был развить тему, но снаружи некстати и противно загудело.
— Лемминги, говоришь? — ухмыльнулся наш Фома неверный. — А ну-ка пошли, чего покажу.
— Наплюй, Тим. Они на том берегу.
— Пошли, говорю.
— Да видел я уже…
— Ты раз в жизни можешь просто послушаться?
И схватил карабин и вышел.
И мы встали и тоже пошли.
8. Исступления и наказания
Я не ошибся: они бежали за озером, с ближней стороны в дальнюю. В зрелище и правда было что-то лемминговское. Не было лишь ответа на вопрос, куда (от кого) и зачем носит их нелёгкая.
Тим сидел на берегу, маниакально сопровождая их взглядом. Даже на нас не отвлёкся, буркнул только через плечо:
— А вот теперь внимание…
— Воскресный кинозал, — пропыхтела Лёлька, усаживаясь неподалёку.
— Да вы не на них, вы наверх глядите…
И не договорил — там, над макушками деревьев, появился од. Но не весь: фрагмент махины точно выплыл из-за невидимой границы на небе, и, так и не успев обнаружиться целиком, плавно исчез за другой, такой же незримой. Точно коридорчик в хлябях небесных открылся на полминуты.