— И почему?
— Да потому что тогда и про Еву пришлось бы рассказывать. А ты от него хоть слово про неё слыхал?
Я икнул ещё пару раз — уже дуплетом.
— Нет, ты правда что ли, не въезжаешь? — Тим опять глядел на меня как отличник на двоечника. — Про Эдипа не читал?.. Да никакая ему бабка не сестра была, и уж тем более не тётка — мать она его. Родная мать, понимаешь?
Я читал вообще всё. И про Эдипа, и про Каштанку, и даже про «свеча горела на столе, а мы пытались так улечься», так что не надо…
— Ну, хорошо: мать. Дальше…
И тут до меня дошло.
— Погоди-ка… Ты хочешь сказать, что… — и вырвал у него кружку и пока цедил её до дна, Тим не умолкал:
— Вот именно! Почему — не знаю, но очень похоже, что Дедушка наш был своим сынишкам с дочерями родным братом. А? А-а-а-а! Только Эдип с мамой блудили по незнанию, а эти…
— Ужас! — и у меня перед глазами встал как живой наш старец, облепленный единоутробными младенцами. — Хотя почему? Бабка могла и сестрой ему доводиться…
— Вот! Вот же! — Тим торжествовал. — Сестрой, и вроде как уже ничего! Типа нас с Лёлькой, да?.. — ох до чего бесноватый огонёк полыхал теперь у него в глазах. — Конечно, могла. Но тогда чего скрывать? Тогда всё строго по библии: дети Адама с Евой друг дружке родными приходились, это же никого не смущает. И он бы таиться не стал.
— Не знаю…
— А тут и знать нечего. Человечество, дядя Андрюша, о котором ты так любишь позудеть, из такого греха выросло, что удивительно даже, как это оно вообще столько протянуло.
Да уж…
Вот это уж да…
Теперь старикановы недомолвки и у меня стали складываться в единый узор. Получалось, что целый виток жизни на планете был заведомо проклят, и Дед наш тысячи лет сидел и ждал, когда же, наконец, всё это кончится…
И вот, значит, откуда скорбь нутряная у нас, потомков — вся эта неизбывная рефлексия, чувство непрекращающегося стыда… Генетически оно в нас забито. С молоком материнским всосано. С молоком матери, которая тебе одновременно и бабушкой доводится… Не отсюда ли и грёзы о спасителе и мифы о непорочном его зачатии? — во искупление? Спаситель же! И значит должен быть чист! И не только от лотовщины с эдиповщиной — вообще от тыканья пениса в вагину…
Господи, да что же это — получается, и следующий виток обречён?.. А может, ничего? Может, обойдётся? Мои-то всё же двоюродные…
— Ох, Тимушка, и задачку ты выдумал, — и я попытался заглянуть ему в глаза: глаз у племянника было четыре, а голов две. — Давай знаешь что…
— Что?
Что!.. Знать бы ещё, что. И суметь сформулировывать.
— Давай думать, что ты просто слишком умный дурак, — я сделал-таки это! А он, подлец, не аплодировал:
— Да? И почему же тогда он меня прогнал?
— Когда?
— А когда прощались. Вопросы, говорит, имеешь? Я и спросил. А он: ну тогда и не об чем нам боле, геть, девчонку зови… Так что не надо. О чистоте там, о святости… Генетики вон вообще утверждают, что Ева была одна, а Адамов при ней целая куча…
Я вылупился на него, уже не в силах пересчитать глаза с головами.
— Это к вопросу о соловьях, — уточнил племяш, пытаясь сообразить, что же я в нём такое выглядываю.
— И генетики твои дураки, — я был искрен как никогда. — Короче. Хватит мудрить. Перебирайся в дом. А я, если хочешь, сюда перееду. Сегодня же.
Я напомнил себе Чапаева с картошками, у которого завтра бой, а ещё совсем ничего не готово.
— Смешной ты, дядьк!.. Она же ребёнок.
— Дак я ж не про то! Я же, что я — тут, а вы — там. И всё! Никто ж не говорит, что… Типун тебе!.. Конечно ребёнок! И наша задача помнить… И помнить как можно дольше, и тут мы единым фронтом, все как один, без дураков, там, слышь, осталось ещё?
— Навалом… Только тебе, кажись, хватит.
— Вот! Золотые слова. За что и ценю… Рад, что нашли общзык, — безалкогольная, если рассуждать трезво, сома сделала своё дело: только что найденный, он отказал раньше ног. — Обниматься бум? Пральн, не обязательн… В другой раз чо-нидь зажевать… А ты заходи, не стесняйсь… Всегда рады… А что по морде мне… Кстати, тяжёлая у тебя рука, оказвтс… Но эт пустяки дело житейскойское да?
И я не удержался, уцепил его за вихры и троекратно обслюнявил. Встал, плюхнулся назад, встал снова, тщательно прицелился к двери и услыхал:
— А с чего ты вообще взял, что она Ева?
— Привет! — я аж ха-ха поймал.
— Здорово, — ответил он мне в тон.
— Так…Тим… Тебе больше не наливать!
Угарную он всё-таки жидкость произвёл. А я, пожалуй, посошка-то хлобыстну. Даже через не могу.
— Ну а кто ж ещё-то? — и я хлобыстнул. — Ты, что ли?.. Или, может, я?