— Я не об этом, — на мгновение мне показалось, что этот жучила вообще не пил, мне споил всё своё варево. — Я говорю, откуда ты знаешь, что она Ева, а не Лилит?
— Ах во-о-о-он чво! — меня просто-таки скривило. — Интирресная млодой члвк у нас теософья плчается… ладн… в дргой раз дгворим… пойду я Тьм… чото глва с твоего мгрыча свсем чумовая.
— Никто не заставлял.
— Нет прблем, — и я как-то совсем уже по-клоунски поклонился и развёл руками. — Пют родители страдают дети. Эдем даз зайн тоисть.
— Чего?
— Необрщай… Прост необрщай и фффсё… Покеда, — и вышел, не дожидаясь напутствий.
Сразу же за порогом меня основательно вытошнило. Завершив процедуру, я отметил, что впервые в жизни блевал на церковь.
11. Ласковый, нежная и зверь
Ох как живо представлял я себе эту картину: мрачным серым утром из треклятого лесу выбегает растрёпанная женщина с младенцем на руках…
Нет, погоди, их должно быть трое, как нас…
И кто он, этот третий? мужчина? или ещё один ребёнок?.. или ещё одна женщина?..
Опять нет: две женщины с ребёнком — чересчур…
А ничего и не чересчур, наоборот, очень даже правильно выходит. Гляди сюда: одна почему-то гибнет — не та, дополнительная, а именно мать. Допустим, лес её в бессильной злобе стволом падающим по спине — хрясть! и она успевает только младенца товарке протянуть и кирдык. И малыш остаётся с неродной, с которой потом и…
Бррр! лядова сома… Тогда с чего Деду считать её мамой? Тогда же она просто Ева. Как Томка. И никаких терзаний. А Дед темнил… То есть, мотаем к началу: гибнет не мать, а как раз третья… Любой, в общем, третий гибнет, кто бы с ними ни вышел, мужик он её или дитя… Или не её совсем мужик и дитя какое-то левое, но остаться они с ребёнком должны вдвоём — сын и мать…
Так: а с чего это он гибнет-то?..
А поди теперь, разберись! — на мамонта уходит и не возвращается… Од, опять же… Ой: неужто убийство? Таки Каин — Авеля? И не за что-то, а за женщину, которая у них одна. За бабу… Ч-ч-чёрт, как ни крути, а всё зло из-за них, и фиг это в нашей судьбе перепишешь, закон номер раз. И вывод: третий, хочешь, не хочешь, должен исчезнуть — лишний третий… И что же нам с Тимкой теперь — на спичках, что ли, разыгрывать?..
Чего? Чего разыгрывать-то?!
Думаешь, он сам все эти варианты уже не прокачал? Это ж его кубик рубика. И он его, в отличие от тебя, не первую неделю вертит. И, значит, давно уже понимает, что тебя надо устранять. У-стра-нять: врубаешься, да?
И что ему, спрашивается, до сих пор мешало? Да хотя бы сразу же после истории на берегу, а? — На! — то и мешало, что и по сей час мешает: на избавление от тебя одного повода мало — на это ещё санкция нужна. Лёлькина. Хотя бы косвенное её согласие. А она его пока не даёт!..
ЧТО
ТЫ
НЕСЁШЬ?????
Ну, ты представь себе только: не он с ней в сговоре, а ты. И высиживаешь, выгадываешь — отмашки, стало быть, ждёшь, чтобы пойти и удавку племяннику на шею накинуть, так, что ли? Приплыли!.. Нет, Тимушка, недокрутил ты чего-то со своим кубиком. Допрос ты, вишь, Деду устроил. А тот взял и типа раскололся… Щас! Да у него просто связки вспотели от твоих домыслов, вот и не отповедал как следует… Его не тебе чета аяврики кололи, и по нулям…
Каки аяврики? Да каки надо, таки и аяврики!..
Слушай, а ты сам-то веришь, что Деду — Деду! — и слов не хватило?.. Всё! хватит! никакой больше мухоморовки. Ни глотка… Даже под страхом физической расправы… Только всё равно не могла ему Бабка матерью приходиться. Они бы тут такого наплодили…
А какого, Андрюх, наплодили они, если даже ты, всем добрым душам самая добрая душа, гадаешь, кто из вас с Тимкой кого первым положит? Вся же ваша история — история сплошной ненависти и предательства, Шекспира одного только вспомни.
Могла бабка. Ещё как могла!.. И это единственное объяснение тому, что сволочнее людей на земле никого не было. Выродки мы все. За что и сведены под корень. И что с этим делать Дед не знал и тихо отошёл, чтобы сами дальше — и вытворяли, и расхлёбывали…
«Хочешь Дедом быть? — Нет. — А кто тебя спросит…»
Точно, никто.
Читал я, помнится, одну книженцию.
Очень неполиткорректную. Или политнекорректную, не помню…
Вредную, в общем, ошибочную и неправильную. Про пару беглецов — мужика же и девчонку. Спасались они от небывалого допрежь катаклизма, и горела у них земля под ногами самым, что ни на есть, синим. И не столько от катаклизма горела, сколько от осознания горемыками жуткого: суждено, дескать, им выбраться из всех попутных ужасов целыми и невредимыми, за что — в уплату ли, просто ли по судьбе — должно будет полюбить друг дружку любовью доселе неслыханной, а плодом любви тоей станет никто иной сам антихрист.