Ребятня не любопытствовала даже, куда — идём, и ладно. На выход. Должен же он быть где-то? Хотелось, чтобы деревья наконец расступились, а там — вот что угодно — поле, степь голая, хоть берег слоновой кости — лишь бы уже простор. Верилось в него всё слабее, но пока ноги несут, что ещё делать? — топай да грезь…
Время от времени я корректировал направление:
— Тим, забирай левей, в лесу всегда вправо уводит.
Парень послушно выполнял эти банальные, наверное, команды, ибо где гарантия, что теперь не поведёт влево? Впрочем, влево, вправо — от чего??
Он давно уже нёс и Лёлькину кладь. Но даже та, вымотавшаяся с непривычки и просто по возрасту куда больше нашего, не просила о привале. Какой тут привал?
Понемногу темнело. Что, в общем-то, радовало лишь отчасти — перспектива заночевать чёрт те где не грела автоматически. Но альтернативой не пахло, и мы брели и брели, а лес не кончался и не кончался.
Остановились всего раз — покончить с остатками дюшеса. Добили его из горла: Лёлька, Тим и последним я, поймав себя на поразительном сходстве процедуры с помином пропавших родных. Больше воды у нас не было. Ну да не пустыня ж, в конце концов, пробьёмся…
— Перекусите? — спросил я скорее для проформы, они дружно помотали головами, и двинули дальше.
В сгущающейся темени всё же имелась своя прелесть: Солнце уходит — значит, Земля ещё вертится, а это в наших незавидных уже что-то. И через час примерно, когда показались первые звёзды и появился риск свернуть шею, я сказал ша. И мы попадали, кто где стоял.
Сил хватило лишь на то, чтобы отползти к сосне потолще: хоть иллюзия стены за спиной, а всё ж…
Закрыть глаза и провалиться минут на сто — это да, а ползать хворост собирать… Да и внимание к себе привлекать особого желания не было. Бережёного, как известно…
Стоп, хватит уже бога! Беречься будем сами. Ты будешь беречь, понял? И ни на чьи плечи ответственности не перекладывай. Никаких больше богов. И костров пока никаких. На ощупь давай и тряпки доставай и харч. Корми уже детей и укладывай, чего расселся?
Батон я решил придержать на чёрный час, а с курицей надо было покончивать сегодня. Но Лёлька отказалась наотрез:
— Не надо про еду, меня сейчас опять вырвет.
— Тим, ты?
— Не хочу.
— При чём здесь не хочу — протухнет же до завтра.
— Да и фиг с ней!
— Не, старик, так нельзя. Жрать — надо. Понимаешь? Надо. Хотя и нечего… На-ка вот, отхлебни.
— Батина, — улыбнулся он на фляжку, сделал глоток, сморщился и как чашу цикуты взял у меня наспех отчищенную от грязи пайку — кусок с ненавистной ему задницей.
— А теперь спим, — типа разрешил я, дожёвывая остатки. — Утро вечера… Будем надеяться рассветёт…
— Хотелось бы, — выдохнул Тим.
— И вот что… Когда почувствую, что вырубаюсь, я разбужу тебя. И ты постарайся хоть часок продержаться. А потом меня поднимешь, нельзя, чтобы мы все спали.
— А я уже не считаюсь? — без особого вызова полюбопытствовала Лёлька.
— Нет, — ответили мы хором.
— Спасибо, — не то огрызнулась, не то поблагодарила малявка и съёжилась в одеялке.
— Иди-ка сюда, — я подтянул её к себе, — так теплее будет.
— Спасибо, — повторила она.
— На здоровье, — прошептал я одними губами.
Закутавшийся во второе одеяло Тимур прижался к сестрёнке с другой стороны. Я сжал кинжал и уставился в небо.
Большая Медведица была на месте. Ну хоть так, что ли… А вон и Полярная. Прямо по курсу. Значит, правильно идём — на север, как раз к дому. Приятный, хотя и не шибко обнадёживающий нюанс…
Через час, наверное, поняв, что вырубаюсь, принялся расталкивать сменщика. Он, понятное дело, артачился:
— А? Ага, щас… щас я…
— Ти-ма…
— Да я не сплю… я понял… щас… всё уже…
— Хлебнуть хочешь?
— Не, не надо… Нормально…
Пошарился, достал сигарету, задымил. Балуется он…
— Ты не бойся, я недолго, — оправдывался я уже заплетающимся языком, — чуток покемарю и буди.
— Лады, дядь…
Я засыпал с идиотской мечтой, что завтра, когда проснусь, будет вчера. А ещё лучше — позавчера. И я проснусь не под деревом, а в постели. И с кухни будет доноситься негромкий Анютин скоробухтёж, будет тянуть кофеём и яичницей с помидорами, и рожа моя расплывётся в довольной-предовольной улыбке, и я на всякий случай дам себе слово никогда больше — ни при каких обстоятельствах и ни в какой, самой даже разлюбезной компании — не пить. По крайней мере, лишнего. А заодно и курить брошу.