И поцеловала меня в нос — томно-томно (Томка!) и сладко-сладко (сама). И совершенно верно истолковав моё потешное, наверное, смятение, прошептала:
— Тшшшш… Это я просто так… Вон ведь как хорошо. Видишь? Полнолуние ему мешает…
Ну ясен пень так просто. От избытка. Как будто у меня его нехватка! Э! Э, а ну-ка отодвинулся от неё по-быстрому! И понезаметней. И фэйс попроще сделай.
Что же ты натворил, Владимир Владимирыч!
И как же ты-то опростоволосилась, Лёль!
— Прос-то так, — повторила она, выпорхнула из-под рухляди, сунула ноги в шлёпки и уже с порога: — Ну и чего глазами хлопаем? Пошли домой, симулянт.
— …я чего-то позабыл совсем: а медведь-то где?
Мы сидели на крыльце. На той, может быть, самой ступеньке, где сидела она когда-то с Тимкой.
Где-то в печи бурлил чугунок с картошкой. Где-то далеко-далеко топали прочь принесённые в жертву нашему странному настоящему и ещё более сомнительному будущему мальчик с собакой. Где-то на душе скребли кошки. У меня — точно скребли…
— Какой медведь?
— Ну, который кинулся.
— На кого?
— Так на тебя…
— На меня? Ты чего это?
— Ну как же: он на тебя, а я ещё тогда… А Тим его потом пристрелил…
— Ты сейчас о чём вообще?
А недоумевал как раз я: зачем скрывать-то?
Может, это как с Тимкиным исчезновением связано, и сказка про прогнала всего лишь сказка?
Да нет, с какой стати…
Он же завалил его! На моих глазах.
— Лёль? Подожди: я прекрасно помню…
И пересказал триллер с появлением косолапого, опуская, разве, детали нашей с ним, громко говоря, схватки. Она слушала меня как федеральное собрание свежего президента. Как мы когда-то Деда — со всем подобострастием. И когда закончил, ограничилась коротким:
— Н-да… Говорила я Тимке: зря он эту сому гонит, — и тут же: — Ха! Сомогонщик! Прикольно, да?
— Ты хочешь сказать, что…
— Я хочу сказать, пить надо меньше, вот я чего хочу сказать…
— Не понял! А это тогда откуда?
И, задрав рубаху, продемонстрировал бок с затягивающимися уже следами стремления жизнь за неё отдать.
— Это-то? Да очень просто.
И поведала мне несколько иную историю.
Оказалось, что пока она купалась, я действительно мельтешил по бережку и выкрикивал всякие заумности (я представил себе, какие именно, и порозовел). Но, увидав трущегося неподалеку Кобелину, ринулся на него, как Картман на Кенни («а это ещё кто такие?» — «тебе какая разница?»). Пёс не понял, чего от него хотят, и отскочил. Я рванул с удвоенной. Тогда он расценил происходящее как приглашение на пятнашки и, несмотря на солидный возраст, заскакал по лужайке этакой черногривой лошадкой. Но я был непреклонен: мне почему-то необходимо было Кобелину завалить. И я изловчился и преуспел. Вот тогда-то, подмятый, он и расцарапал мне рёбра. Причём с Лёлькиных слов выходило, что я должен быть ещё и благодарен: при желании псина мог ответить и посимметричней, а он всего-то что отбился и побежал жаловаться Тимке, который меня бездыханным уже и нашёл.
— И ты это сама видела?
— Да я тоже не сразу поняла. Подумала — играете. А потом гляжу: ты лежишь, Кобелина слинял, Тимка идёт. Пока вылезала, он тебя уже к баньке тащит…
— А почему к баньке?
— Да ближе потому что! Ты себя поднять когда-нибудь пробовал? То-то…
— Точно медведя не было? — собственная версия случившегося казалась мне более достоверной.
— Зуб даю! И тени отца Гамлета, если чо, тоже.
Ё-моё, ну вот про Гамлета-то зачем? Прямо хоть начинай чувствовать себя Клавдием…
А нечего было самому этакие-то рассказки рассказывать! От многой начитанности сплошная печаль, как ни крути.
В общем, история выходила скверная.
Получалось, что, укушавшись коварным пойлом, я учинил натуральный дебош. Сперва понаделал одному богу да Лёльке ведомых деклараций о намерениях, павианом носясь вдоль берега и не давая моей русалке вылезти из воды («не такой уж и парной, между прочим!»). Потом устроил безобразную потасовку с доверчивым животным. И ловко самоустранился, впав в очередную бессознанку, в результате которой население Шиварихи и ополовинилось, если считать Кобелину за полноправного едока.
И как это всё теперь расхлёбывать?
«Ротом!» — ответили небеса голосом, очень похожим на Дедов. Лёлька его, похоже, не услышала:
— Так: если ты и щас есть не пойдёшь, то я просто не знаю, сидит тут как этот…
— Иду, — откликнулся я, вглядываясь в проплывающие облачка: с которого? — И всё-таки: почему?