— Нет, не понимаю.
— Ну потрогать захотелось! Просто потрогать. Так, чуть-чуть, интересно же всё-таки…
— Ну да, ну да. Расслабься и получи удовольствие… А больше ничего не захотелось?
— Блин! Дурак!
— Не злись. Ты полюбопытствовала, я полюбопытствовал.
— Ну и как хочешь. И не буду дальше…
И — плюх, и одеяло на голову.
— Да пошутил я, Лёль!
— Думать надо, — из-под одеяла и очень, очень сердито.
Я сосчитал до десяти, чтоб остыть успела:
— Ну прости, вырвалось…
— Да нечего рассказывать, конец фильма!
Однако вылезла.
— Чего рассказывать: обтрухали всю и всё. Майкой моей подтёрлись и в машину. Они, похож, и сами уже не знали, как от меня отделаться. Айда, говорят, до дома подбросим. Спасибо, говорю, накаталась. Да садись, не дури. Моё, говорю, дело. Баба с возу, говорят… Только если проблем не хочешь, сама понимаешь, ничего не было. Не глупей вас, говорю, только уж и вы тогда, если трепаться будете, не обижайтесь. Могила, говорит Серёга и этому, придурку: вишь, я же говорил, нормальная пацанка. Точно не поедешь? Не поеду. Ну, бывай, до встречи!.. И всё.
— А ты?
— А я майку напялила и два часа до дома пилила по полям. Чтобы, если они вдруг кому из своих… Ну, понятно, да?
— Ну да, понятно… А потом?
— Потом ничего. Весь вечер в ванной сидела.
— Плакала?
— Щаз! Отмывалась… Хорошо, что лето было, а то на следующий день не знаю, как в школу бы пошла.
— Так ты что — никому не рассказала?
— Здрасти! Кому? Маме? И что бы изменилось?
— Ну ты даёшь!
— А чего я даю? Чтобы по ментовкам рльлм полгода таскали и ещё выходило, что я же сама виновата, а весь город пальцем тыкал?.. Лёгким испугом отделалась — уже хорошо.
— Ничего себе лёгкий испуг.
— А какой же. Ты что, не знаешь, что ли, что через такой испуг почти все однажды проходят?
— Ну, это тебе так думать проще…
— Канешна! А ты не в курсе, что 67 процентов школьниц подвергаются насилию!
— Это статистика вашего класса?
— Это статистика вашего мира!
— С чего ты взяла?
— С того… Интернет читать надо. Опрашивали… Анонимно. И получилось 67. Ну это все: и те, которых совсем, и те, которые как я… А ты говоришь…
Две из трёх… Каждые две из каждых трёх…
Да пусть одна из ста — что там у вас про слезинку ребёнка?
Мне в голову не приходило в насколько паскудном мире приходится жить этим девочкам. Что ничегошеньки за последние десять тысяч лет на свете не изменилось. В лучшую, во всяком случае, — ничего. Полчища мало-мальски созревших щенков, каких им книжек на ночь ни читай, каких мультиков ни кажи, как ни вдалбливай разницу между что такое хорошо и что такое плохо, не успевают выйти из дому как тут же берутся озираться в поисках добычи. Потому в генах это у них (у нас!): имеешь чем — иди и имей. И они идут и находят. И не обязательно попривлекательней — не привлекательность на том этапе влечёт — досягаемость. А визжит — ломается. Все они, давалки, такие. Особенно по первому разу. А у самих тот же свербёж: а чего это меня — да не имеют? Хуже других я, что ли? Только начинается у них попозже. Хотя созревают вроде бы раньше… Господи, до чего же всё сложно-то! Или просто…
— А в себя приходила долго?
— С полгода. Прятаться стала. В комнате запираться. Музон гонять мрачный. Фильмы смотреть отстойные. Я же плакать не умею. Ты вот ляпнешь чего, и через минуту забыл, а я месяц в себя прийти не могу… А тут такое…
Эх ты, психолог! — месяц!.. Знала бы, сколько ерунды — вот сущей порой ерунды — во мне за полвека скопилось! И я таскаю, таскаю весь этот хлам, не зная как от него избавиться, и он всё ниже к земле гнёт.
Месяц… Ты поживи сначала немножко.
И следом: дурень ты, Палыч! Дурень, блин, и самолюб! Весь твой хлам вековой против одного только этого её грузика ни шиша не весит. Не вечер она от той грязи отмывалась — до сих пор никак не отчистится. Почему и посвятила тебя в эту свою самую тайную тайну. А ты…
— И что: родители так ничего и не заметили?
— Ну как это ничего. Папка первый заподозрил. С разговорами подкатывал. Собирались меня даже к врачу вести — отнекалась, попсы позитивной накачала, стала врубать погромче, с добрым утром говорить, шоколадки всякие выпрашивать, шмотки… Они и успокоились.
— Неужели не хотелось поделиться? Невыносимо же…
— А зачем? Чтобы он этих уродов грохнул, а сам сел?