— Да нет, никакого уже больше не надо, продолжайте, пожалуйста, любопытно даже, куда заедете.
— Да прямиком бы в рай на земле и заехали, кабы не измучился избранник этакую-то махину назад, с головы на ноги ставить, кабы не скопытился, и снова шушера всякая из щелей не полезла, покуда мы космос к рукам прибирали…
— И балеты танцевали…
— И балеты, дрянь ты неблагодарная, тоже! И хоккей, представь себе, с фигурным катанием — кем это нам всё, если не Христом богом, дадено? Да только вам ведь опять свободы подавай. Вы ж о цене-то не задумываетесь. Такую страну — взять и похерить! И за что? За право жевать жвачку, какую негры жуют? А родина уродина, да?
— Ой, вот только этого сюда не приплетайте! Этот-то как раз ваш крестоносец. А уродину он у Маяка стырил.
— У вашего Маяка!
— У нашего, у нашего. Вы ж сами-то никогда ничего и не умели. На печке сидеть, ножками дрыгать — это да. А дрова рубить — вам щуку подавай, княжить — варягов кликнули. Бог понадобился — и то чужого, опробованного приняли. В котором иха до сих пор не смыслите, а размахиваете только как кистенём. Да крайних ищете, кому бы этим кистенём в балду заехать. Ворам по рукам дать вас нет, мразь всякую вон из дому вымести — слабо. У вас карманы по сотому разу выворачивают, а вы жмуритесь, типа, не видим, а и видим, не наше свинячье. А они вам взамен — церквей новых, и сами в них по пасхам со свечками в кулачках: за вас, дескать, сердешных, поклоны бьём. А вы и рады: вот, мол, сообща всенощную отстоим, авось и полегчает!.. А и нет — не последняя ж пасха-то… Да я, может, за то одно бога вашего и не переношу, что променяли вы на него разум как на ту щуку…
— А ты дитя растлеваешь!
— Ах вы, твари бессовестные! Гумберта нашли, да? Романа, мать вашу, Поланского, во всех бедах виноватого? Это я-то Гумберт? Да тот свою Долору как куклу резиновую из отеля в отель таскал. Довезёт до новой кроватки — и по коням. А я?.. Да я же образчик добродетели. Я ж как монах белый. Мне если перед кем и краснеть — так перед ней одной…
— Всё едино паскудник…
— А вы нет? Заповедями грозите, а сами хоть одну соблюли? Ну-ка руки подымите, не укравшие да жёнам верные!
— А ты малолетку с пути истинного сбиваешь…
— Да это, может, лучшее, что я в жизни сделаю — от вас её уберегу. От тупости вашей, от лицемерия…
— А ты ребёнка возжелал… Дочь брата своего…
— Да пошли вы, нежить…
И швырнул в сердцах огрызок карандаша в траву и мырнул в сени, нашёл удочку — вполне себе удочку: с леской, с плавником… то есть, как его… поплавком и даже с крючком. Взял и отправился к озеру.
Рыбачить, так сказать. С причала…
Над озером висел плешивый туман. Я уселся на бережок и принялся копать — до первого червя. В надобности второго сомневался. Главное сейчас было запустить процесс… А! Вот он, голубчик! Поспешно (из брезгливости) нацепив извивающуюся пакость на крючок, я плюнул на него, как делают это в кино, закинул (он невод), ткнул удилище в землю и — держится? держится! — принялся ждать.
Рыбак я ещё тот, бывалый, можно сказать, рыбак.
В смысле, ловил уже однажды. Правда, давно.
Лет восемь мне было. Дядька взял с собой. Удочку выдал, наживку сам насадил: на, говорит, щас щуку (и тут щука!) вытащишь. И я осторожненько погрузил это дело в воду, и через минуту уже действительно вытащил. Только не щуку — пескаришку с мою тогдашнюю ладонь. И вот держу я его в руке и понимаю: внутри у мальца крючок с половину самого, и должен я сейчас эту закорюку из бедняги со всеми внутренностями выдрать.
А если б на нас кто вот так же охотился, а?
Ну и не смог, конечно, кинул орудие вместе с уловом и в палатку, сопли размазывать. И в жизни больше удочки в руки не брал. А тут, вишь, снова приспичило.
Кормильцем же становиться надо, правильно?
Час спустя я понял, в чём кайф рыбалки — в возможности посидеть-помедитировать, отрешившись от всех на фиг тягот земных. Тупое глядение на воду с мерно подрагивающим поплавком успокаивает. Гляди, Андрюха! Сиди, гляди и успокаивайся. Вот чего тебе всю жизнь не хватало — рыбацкого буддизма.
Как там: тындор-тындор-тындор-тындор от воды туман и сырость, колесом за тындор-тындор солнце красное скатилось… Тоже мне рифма…
Нет, хорошо Живаге: нырк к Ларе в койку, и — рябина в сахаре! И ни одна собака не в претензии. А тут чуть не с кольями. Ты ещё сам ничего о себе не знаешь, а они уже всё решили: с племя-я-яанницей! Аналитики, блин! Ревнители. В смысле, ревнивцы и завистники.