Как, честное слово, пощёчину всей мировой литературе в моём утончённом лице.
Что же касаемо лихоимцев от пера — ну как это вообще можно? — Чехов умер, на роман не отважась, а эти по три-четыре в год пекут. Умник им, вишь, какой-то из телевизора объяснил, что ритмы жизни поменялись и писать надо как эсэмэсить — рублено и по делу: эй, чмоки:) лю тя — спа)) — зайди в скайп тема есть — не ща влом бос достал — не косячь — сам не козли — ну и нефиг(чмоки? — ага… И зачем, спрашивается, сто пятьдесят слов, когда можно одной скобочкой? Главное — в какую сторону её развернуть. Ритмы же, ритмы(((
И почалось. Сначала романами стали называть толстые повести, за ними толстые рассказы, следом вообще всё, что на бумаге и не в рифму.
Спору нет, сочинить изрядную новеллу ничуть не легче. Но повесть — она же миниатюрка. История отдельно взятого события. Потому и повесть — конкретно: о первой любви, о дружбе и недружбе, о настоящем, на худой конец, человеке… А роман — роман обо всём сразу. Это ж некий момент обоюдно нащупанной истины, незримая планка высоты, с которой начинается возможность одних высказываться, а других — слышать. Роман — как старое доброе университетское образование рядом с ПТУ парикмахеров — в довесок к профессии даёт и кое-какой опыт мировоззрения. Во всяком случае, кому нужно.
И не успел я сообразить, что так было всегда (Пушкин отстой, облегчим пароход современности и т. п.), как бац — и припечатало: читательская братия вместе с сонмом недобросовестных писак упразднилась. Разом и безвозвратно. Что косвенно подтвердило мою правоту, сколь бы мизантропски это теперь ни звучало.
И я понял: пора сесть и победить. И сел.
И только начал разгоняться, как на тебе: остаюсь без средств производства!
Это ведь как если бы вдруг выяснилось, что Лёлька недетоспособна! — и зачем тогда, спрашивается, затевать было?
Напряжёнка с бумагой зрела давно, но бумага — ладно. Тут я знал, как выкрутиться: переверну вверх ногами и начну сначала — между строчек, предельно убористым. В конце концов, главное всегда пишется между строк. Но карандаши-то зачем отбирать?
Конечно, не безвыходно. Голь, чем голей, тем хитрее. Челлини вон в каземате кирпич толок и щепочку вострил, а такую поэму нацарапал, что просто снимай шляпу и ешь, одно слово — ювелир.
И я представил, как Лёлька застаёт меня за приготовлением кирпичных чернил, и…
Нет: не согласится Лёлька спокойно взирать на такие ухищрения хотя бы и в жертву высокодуховности будущего потомства. Да и не видел я в Шиварихе ни одного кирпича. Деревянная она, что твои Кижи. Вот разве только…
В общем, отзавтракал я тем чёрным утром с тяжёлым сердцем и, чихнув, осведомился:
— А как леди посмотрит на предложение прогуляться?
Леди посмотрела насторожённо:
— Куда именно?
— В библиотеку, например…
В другой ситуации это прозвучало бы анекдотично. Но здесь и сейчас… Читальня, конечно, изба более-менее спокойная. Однако лапуля моя не только не подскочила до потолка — открыто закобенилась. Совсем как год назад: вот уж приспичило! да кто тебе сказал, что там этих ручек навалено? в прошлый же раз не нашёл…
— Ну, хочешь, я один быстренько смотаюсь.
Трюк был осмысленный и беспощадный, а потому безоткатный… Одного она не отпустит теперь и до сортира.
— Ну правда, Лёль, чего ты? — дожал я. — Встряхнёмся маленько, глядишь, и тебе чего подберём. Типа рецептов мадам Молоховец, да?
— Два! — огрызнулась она, и мы отправились.
И сразу же начались знаки.
Не успели шагнуть за калитку — из-за озера протяжно завыло.
Главное, никогда прежде не выло, а тут нате, скулят.
— Не Кобелина? — предположил я.
— Не знаю, — отрезала Лёлька, моё нытьё бесило её больше вытья из чащи.
— Может, вернулись?
— Ага. С коробкой с карандашами.
— Да кончай ты!
— А чего я? Идём же…
Идёт она… А мне вот чего-то уже расхотелось.
А тут ещё солнышко на храмине, когда поравнялись, закрутилось волчком — аж засвистело — без малейшего-то намёка на ветер. Ну всё, похоже, начинается.
— Нагулялись, — выдохнул я, обращаясь непонятно к кому. — Возвращаемся.
— Да какая теперь разница, — ответила Лёлька за всех сразу. — Теперь уж пополам.
Она снова была права: пойдём дальше, не пойдём — механизм запущен. Что-то где-то щёлкнуло и затикало, и здесь ли, в избе ли, дома ли — настигнет и рванёт. Преподлючее чувство. Пакостное.
«Минска» в огороде не было. Будто тою же ночью какой невидимый Бен Ганн уволок его и перепрятал, что ваши скелеты-указатели.