Нет. Не надо Солярис! Только не Солярис. На Солярис хорошо со стороны смотреть, из кресла, когда там Банионис. А когда там ты — художественный подтекст становится собственной мукой. Сострадание и самоедство не одно и то же. От одного катарсис, от другого рак чего-нибудь внутри. И это если сам себя раньше не приговоришь. Так что давайте уж как-нибудь без Соляриса.
Но и тарелок в полнеба над головой тоже не хочется. Вот и выбирай…
Замедляющееся время текло по ему одному ведомым законам, а мы коротали его, прикладывая все старания к тому, чтобы нас это не касалось. Ухетывали жилье, пополняли запасы топлива, поддерживая вечный огонь, который, правда, время от времени тух — по Тимкиному чаще всего недогляду. Что, впрочем, то и дело сходило ему с рук как главному кормильцу.
Теперь мы регулярно питались мясом: зайчатиной, перепелятиной, куропатятиной и прочими жирными белками от щедрот заточившего нас в свои пределы леса. В рационе таком мне виделась всего одна опасность: откуда-то из школьной программы всплыло страшное слово цинга, она же скорбут. Видимо, я произнёс его как-то особенно смачно, поскольку на другой же день Лёлька сочинила немыслимое цветочное варево, оказавшееся, правда, не таким уж и противным. И впредь после поглощения поджарки (кто первым обозвал так нашу фирменную дичь на костре, не помню) мы пили её растительные чаи. И профилактики для, и в удовольствие.
Тимка меж тем нарубил себе настоящих, вот только что без металлических наконечников, копий и всё свободное от охоты время оттачивал навыки метания оных. В возможность завалить с их помощью хрестоматийного лося я, конечно, не верил. Но обнаружив, что копья у него не просто летают, но и втыкаются, скепсису поубавил: бог с ним с лосём, но против волков нужно было вооружаться. И как можно срочней. Накануне они объявились снова — теперь вдвоём (с своей волчицею голодной?). Подойти не решились, позыркали из орешника и восвояси. Но сам факт визита добра не сулил. И утром я предложил, а Тим навбивал в нашу сосну колышков-ступенек — чтоб забираться на здоровенный сук, отстоящий от земли на добрых два моих роста.
Теперь в случае нападения серых братьев Лёльке надлежало лезть туда, а уж мы — спина к спине, с копьями да тесаком — как-нибудь да отмашемся.
Тут же перешли к дрессуре подзащитной. Первые два часа она срывалась, рискуя искалечиться ещё до явления непрошеных гостей, но мы страховали, и вскоре генетически обезьянье прошлое сказалось, и наша флегматичная Лёлька шуровала туда и обратно в считанные секунды. Дотошный Тим снабдил аварийное убежище дополнительными колышками-поручнями. Получилась настоящая мини-мансарда. Они проверили, выдержит ли ветка двоих — выдержала. Предлагали опробовать втроём, но я решил не искушать.
К тому же, бог, он, конечно, троицу любит, но разве в случае настоящей беды на жёрдочке отсидишься?
Теперь из неразрешимых проблем оставалась всего одна — сбылось самое грустное из моих пророчеств: привязанные к шалашу, мы расточительно коротали время в каких-нибудь, может, пяти-шести верстах от выхода на волю.
Ну, или в десяти-двенадцати.
Да будь их даже сто двадцать, или вдвое — минуты бы здесь не остались, тотчас бы снялись. Но удостовериться можно было лишь опытным путем. Мы же вместо того, чтобы бороться и искать, обживали наспех выбранное место, будто пытаясь обмануть ненавистного вертухая: не ты, мол, нас запер — сами мы, по доброй воле, и расти себе, сколько хочешь, во все стороны, нам оно до фонаря…
Где-то через полмесяца Тим вернулся с настоящим трофеем, после чего тут же получил от меня прозвище Верная Рука. И об этом отдельно…
С пернатыми и мелким зверьём, включая лисицу, есть которую мы не стали, шкурку только сняли и притарили, он разбирался лихо. Но добычи хватало на день, от силы на утро оставалось. Попытка парной вылазки (Лёлька на это время хоронилась на ветке) ничего не дала: один лук — один и есть, сколько стрелков к нему ни приставь! А на вторую тетиву волосы пока ни у кого не отрастали.
Штатный мозгач, я вспомнил о жилах. Но жилы были надобны бычьи, воловьи, кабаньи на худой конец. Заячьими было не обойтись. Да и не оставалось от зайцев никаких жил. Оставались кости, из которых Тимка мастерил острия для стрел, да шкурки. Когда их поднакопилось, Лёлька понашила вполне элегантных мокасин. Теперь городскую обувку мы хранили до лучших (или худших) времён в шалаше, а по окрестностям вышивали в мягких меховых чунях…
Так вот: однажды на закате, когда из низины начинал ползти редкий туман — а полз он теперь всякий вечер, намекая, что холода уже не за горами, вернее, не за лесом, — наш снабженец показался из чащи, волоча что-то грузное. По традиции я моментально напрягся. Но глазастая Лёлька не дала мне и рта разинуть и с криком «Тима, ты прелесть!» бросилась навстречу брату. Я поспешил следом…