Да чего гадать-то! И я взялся за калитку. Та не поддалась.
Зато штакетина осталась в руке: гнилая и вытлевшая, совсем как ульи.
За забором сорняк чуть не в рост.
Брошенный дом.
Двинули к следующему — наискосок. И во второй огород, тоже поросший бурьяном, ходу не было.
— Похоже, мёртвая деревня, ребятишки, — злоключил я. — Пойдёмте, что ли, до конца прогуляемся…
В домишках не читалось и намека на присутствие человека. Больше того: оставаясь за спиной, они навевали дополнительного непокоя.
Это было не просто обидно — это выглядело как форменная издёвка: хотели? — нате! а вот за содержание не обессудьте, чем богаты…
Оканчивался порядок строением повыше прочих, напоминавшим часовенку — купол разве с чем спутаешь? Действительно: что же за дорога, коли не к храму…
Оставалось лишь выбрать домик поприличней и расположиться до светла.
Я едва сдержался, чтобы не напугать детей идиотским предположением, что в первой же хате мы непременно наткнёмся на скелет на лавке: уж больно просто было бы — апартаменты да вдруг и без скелета!
Или без привидения…
А куда деваться? Шалашик-то вон где остался.
— Ну и чаво? — донеслось со стороны часовни. — Чаво подкрадаетесь-то? Сперва хорлопанют, а опосля хоронюцца!
Лёлька инстинктивно вцепилась мне в руку. «Ад живых мертвецов!» — подумал и я и поинтересовался в темень (а вы бы не поинтересовались?):
— Вы где?
— Хде-хде, — ответил голос. — Тута мы. Подь сюды…
Послышалось остерегающее ворчание крупной, судя по рыку, собаки.
— Цыц, кобелина, — приструнил её незримый собеседник. — Свои ента, не вишь рази…
Пёс смолк. Подойдя почти вплотную, мы не без труда разглядели смутные очертания сидящего у входа в часовенку мужичка. В тот же миг он чиркнул спичкой, запаливая трубку, и короткая вспышка озарила лицо.
Это был старик. С косматой седой бородищей и заявленным кобелиной у ног — его выдали блеснувшие во тьме глаза. Где-то я эти красные уголья уже…
— А с чего вы решили, что мы свои?
— Дык какой же-ть ворожина в этаку-т даль запрёцца? Да ышшо и с дитями. Чудишь ты вольным светом, мил друх. Сидай хде стоишь, здоровкацца бум…
— Здрасти, — выдавила Лёлька, и мы приземлились.
— Ну и чаво молчим? — хрипато подбодрил туземец. — Бай давай.
— Да чего баять… Странная какая-то у вас деревня.
— Какая ж она табе деревня? Сяло это. Мурома зовёцца. А по-старинному Шивариха.
А вот это мне уже не понравилось.
— Не надо, старик: Шивариху я знаю.
— Кажуть же табе: Шивариха — по-старинному. А нониче, по переписи, Мурома…
— Хорошо село, — опередил меня Тимка. — Два амбара десять хат!
— А сяло, малой, на амбары с хатами не щитають. На Руси иде храм божий стоить там и сяло.
— И много народу у вас в селе? — снова встрял я.
— Дык все тут. А табе хто нужон-та?
— Да никто. Мне бы вот ребят до утра пристроить…
— Той-то! Ну и пущай заходють да ложацца, пошто зябнуть? А мы холубь тутати попертолкуем.
— Куда пусть заходят? В церковь, что ли?
— А чем табе церква не хороша? Лавки имеюцца, а нет — армяк мой пушшай на пол кидають да на няво…
— Да как-то того, — смутился я, — в смысле, не того… Сами ж говорите: храм божий…
— Дык на то и храм шоб людям! Потешный ты право слово.
— А другого жилья что, не найдём?
— Не таперь, — и он снова запалил потухший чубучок, — ступайтя хлопчики уложивайтеся. Там и хлебушко е и картошек пяток. Лампу только тово, не шибко жарко…
— Меня Лёля зовут, — обиделась Лёлька.
— Ох ты ж чаво! Недохлядел, — повинился дед, — зоркость однако ужо ня та.
— Давай, Тим, — подтвердил я наше согласие ночевать где скажут, — посмотри, как там насчёт обустроиться…
Тим встал: разведка была его и только его прерогативой. Кобелина тоже поднялся. Типа, пошли, провожу.
— Не тронет? — кивнул парень на пса.
— Никохда, — крякнул дед. — Ты для няво таперь как я. И ты, дочка, ступай, будет мяцца-та, папанька у вас опасливый шибко, а ты чую не с таких.
— Он нам не папка, он дядя, — расставила та зачем-то всё по местам и отправилась вслед за Тимом.
— А-а! Тады да, тады кончьно, — и мне: — Пыхнуть хотишь, дядя?
— Пожалуй что, — и я полез за сигаретой.
— А ну брось, — осадил он, — баловство енто. На вот мово самосадику зацени.